Екатерина Медичи - Леони Фрида

Не прошло и нескольких дней после встречи с Генрихом, как Екатерина осознала, что многие черты его характера, давно тревожившие ее, заметно обострились после пребывания в Польше. Один наблюдатель даже предполагал: «А не случилось ли так, что король проехался не только из Парижа в Краков, но побывал также в Содоме и Гоморре?» Екатерина заметила, как глубоко Генрих был разочарован, не увидев в Лионе, среди встречающих, жены принца Конде, принцессы Марии Киевской. Она была на сносях, и такое путешествие могло стать для нее опасным. Сам же Конде между тем не возвращался из Германии, поскольку оставался врагом правящего дома.

Мария отреклась от протестантской религии тогда же, когда и ее муж, в 1572 году, со всей искренностью приняв католичество. Без малейшего зазрения совести Генрих серьезно и убежденно рассуждал о грядущей женитьбе на уже замужней женщине, к тому же беременной. Он собирался организовать ее развод как можно скорей, чтобы они могли соединиться без промедления. Любой час, проведенный вдали от нее, был для него мучением, как свидетельствовали его ежедневные письма, но теперь уже оставалось недолго ждать, пока она наденет корону Франции как его жена и королева. Екатерина хранила молчание. Она не хотела такого для своего сына, но что поделаешь, если это принесет ему счастье, а главное, детей? Франции нужны законные наследники, чтобы продолжить род Валуа и не допустить Бурбонов на трон.

Ходили упорные слухи о неспособности короля произвести потомство. Родственник Екатерины, папский нунций Сальвиати, писал 20 сентября 1574 года кардиналу Галли, что, даже если король и женится, «мы с большим трудом можем себе представить, чтоб у него появились отпрыски… лекари и те, кто знает его хорошо, утверждают, что он крайне слабой конституции и вряд ли проживет долго… Он столь слаб, что, если спит „не один" две или три ночи, то потом целую неделю не может встать с постели. Когда слышно, что королю нездоровится и он два-три дня не встает, можно быть уверенным, что именно „амур" случился причиной этого недомогания».

Но не только «амур» заставлял короля болеть: у него, так же, как и у Карла, были слабые легкие, и он пил одну лишь воду, ибо, с такой конституцией, не мог выносить и стакана вина. Спустя несколько дней архиепископ Франжипани писал: «Единственным стоящим лекарством для этой страны может стать лишь настоящий король, который не только хочет быть королем, но и понимает, чего это стоит. Тогда все встанет на свои места. Я не вижу этих качеств в сем юноше, ибо и дух его стремится лишь к праздности и чувственным удовольствиям, и тело его слишком слабо и подвержено болезням <…> В двадцать четыре года он почти не бывает на воздухе, проводя большую часть времени в постели. Его нужно очень сильно подгонять и вынуждать действовать».

Ко времени своего прибытия в Лион Генрих провозгласил, имея в виду Дамвиля и других повстанцев Лангедока: «Для меня нет большего желания, чем возвращение ко мне моих подданных и их истинное послушание, которое приведет к доброте и милосердию». Екатерина, уверенная в воинских талантах сына — забыв, что все заслуги на поле брани принадлежали ныне покойному Таванну — начала дебаты на совете. Генрих, вместо того чтобы, в соответствии с предыдущим заявлением, объявить о всеобщей амнистии, принял линию матери. Хотя она и советовала ему стать «хозяином», но постаралась также внушить, что никому другому он не может доверять без колебаний и лишь ее руководство будет бескорыстным.

Дамвиль, ныне предводитель партии «Политиков», воспользовался пребыванием Генриха в Турине, в гостях у дяди и тетки Савойских, и приехал туда, чтобы объясниться по поводу своих действий в последние месяцы правления Карла IX. Это свидетельствовало о чистоте его намерений, о желании прийти к мирному решению в начале нового правления. Он также толковал о необходимости найти способы умиротворить реформатов. Если бы Генрих освободил двоих «заложников-Монморанси» из Бастилии (старшего брата Дамвиля, Франсуа, и тестя его брата Мерю, маршала де Косее), а также по-человечески обошелся с самим Дамвилем, позволив ему остаться губернатором Лангедока, тогда двухмесячное перемирие, купленное Екатериной, могло перетечь в долгосрочный мир. Но Генрих, подстрекаемый Екатериной и другими горячими головами из королевского совета, отверг эти мирные инициативы и снова начал готовиться к вооруженной борьбе.

Как раз в этот момент на короля обрушилась личная трагедия: в субботу, 30 октября 1574 года Мария Клевская-Конде умерла от болезни легких. Ходили слухи, будто Конде обрызгал ядом письмо к жене, дабы та долго и мучительно умирала, но в действительности молодая женщина много лет страдала от слабости легких. За несколько недель до этого она, казалось, совершенно благополучно родила дочь, названную Екатериной в честь сестры Марии, герцогини де Гиз. Новости о внезапной смерти Марии достигли Лиона 1 ноября. Королева-мать, для которой такой оборот дела был весьма кстати, ибо Мария была умной и энергичной женщиной и могла серьезно повлиять на Генриха, а значит, стать для королевы-матери обузой, не решалась сказать сыну об этом, положив письмо на самое дно пачки корреспонденции. Когда же Генрих все-таки прочел: «Госпожа де Клев… осененная особым благословением и красотой… покинула этот мир», — то попросту потерял сознание.

Печаль и тоска Генриха были таковы, что Екатерина начала бояться за жизнь сына. Приступы отчаяния, истерики и рыдания вконец истощили короля, доведя его до сильнейшей лихорадки и приковав к постели, где он оставался, три дня не принимая ни пищи, ни воды. Наконец Вилькье и герцог де Гиз заставили его поесть — по приказу королевы-матери. Когда он, наконец, встал с постели, то облачился в костюм из черного бархата, расшитый серебряными черепами. Маленькие серебряные черепа также украшали его туфли. Предаваясь искреннему горю, Генрих представлял собой трагическую, и все же нелепо-театральную фигуру. Двору было велено облачиться в глубокий траур, хотя мать и заклинала его не тосковать так сильно, а лучше заняться поиском подходящей невесты, и как можно скорее. Она решительно изъяла все напоминавшие о его возлюбленной предметы и занялась поиском жены для Генриха. Среди вероятных кандидатур королева-мать рассматривала шведскую принцессу, Елизавету Ваза, ибо считала, что лишь королевская дочь может составить достойную партию для ее сына, короля. Женитьба на Елизавете также позволила бы Генриху сохранить польскую корону, а для Екатерины неожиданным преимуществом стало то, что принцесса ни слова не знала по-французски.

В своем горестном изнеможении Генрих как будто согласился с выбором матери. Французскому послу в Стокгольм послали требование раздобыть портрет принцессы, но в этот момент король неожиданно переменил решение в пользу другого лица. Он тайно решил жениться на Луизе де Водемон, девушке из Лотарингского дома, которую встретил при отъезде в Польшу. Ее поразительное сходство с покойной Марией Киевской и скромное поведение очаровали короля. Это нелюбимое дитя захудалого князя из семейства Лотарингских, чья мачеха обращалась с ней жестоко, как это бывает в сказках, должна была стать его невестой и королевой, но Генрих пока помалкивал.

Ураган памфлетов со стороны протестантов и «Политиков», содержащих нападки на Екатерину и ее режим, наводнили Францию. Они обрушивались на алчных итальянских финансистов и священников, на женское правление вообще, на легитимность династии Валуа и права наследования трона. В 1576 году был написан наиболее известный памфлет «Le Discours merveilleux de la vie, actions et deportement de Caterine de Medicis, Royne-Mere» («Превосходное описание жизни, деяний и повадок Катерины Медичи, королевы-матери»). Неизвестный автор, хорошо осведомленный о подробностях придворной жизни, ловко смешивал подлинные факты с выдумками, и эта тонкая книжонка вызвала шумный успех по всей стране, — памфлет выдержал несколько переизданий. В нем королеву-мать обвиняли во всех смертных грехах. Из этой книжки следовало, что Екатерина не только являлась убийцей всех тех людей, чья смерть была ей удобна, и руководила резней в ночь Святого Варфоломея, но еще и развратила сыновей, чтобы превратить их в беспомощные марионетки и узурпировать их власть. Вся жизнь королевы — убеждался читатель «превосходного описания» — управлялась жадностью, ненавистью и жаждой власти, поэтому любое преступление годилось, если позволяло ей оставаться фактическим правителем Франции. Екатерина реагировала на все это со снисходительным любопытством, ибо приписываемое ей было столь нелепо, что она лишь хохотала и велела своим дамам читать памфлет вслух. Жаль только, говорила она, «что автор не обратился ко мне за информацией, ибо, по его собственному утверждению, «невозможно достичь глубин лживости флорентийки»… и, получается, он ничего не знал о вещах, о которых рассуждал». Кроме того, смеялась она, он упустил еще так много!