Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аарон, который уже снова оказался подле брата, разумеется, не упустил возможности объяснить временное исчезновение его косноязычия очередным знаком того, что он избран богом. Уже назавтра их неустойчивый союз: Моисей и Аарон, заика и его глашатай, косноязычный пророк и сопровождающий этого толкователя толкователь – был восстановлен.
* * *
Шли годы.
Наши скитания все продолжались, а мы менялись.
Теперь уже никто не помышлял о возвращении в Египет. Время от времени, благодаря проходившим мимо нас караванам, мы получали известия из Мемфиса или Фив; так мы узнавали о голоде, несправедливостях, столкновениях и бедствиях, которые затем всласть преувеличивали, чтобы разорвать последние узы, связывавшие нас с прошлым.
Моисей придавал все больше значения роли Аарона. Поскольку наше странствование все сильнее смахивало на блуждания, Аарон без устали поднимал наш дух, приукрашивая наше путешествие:
– Неужели вы думаете, бог наслал на Египет кровавые воды, лягушек, паразитов, насекомых, мор скота, язвы, град, саранчу, тьму и избиение первенцев, чтобы нынче в довершение истребить вас? Неужели вы думаете, он просто так заставил море расступиться перед вами? Вчерашние чудеса сулят вам чудеса завтрашние. Доверьтесь его силе, она спасет вас.
Осознавая, что управляет толпой, которая поклоняется зримым образам, Моисей рассудил, что культ с трудом обходится без представлений, поэтому разрешал своему молочному брату плести его выдумки. Истории были лучшим строительным раствором для народов; без разделенного вымысла нет сплоченного коллектива. Все реже слышал я его всегдашнее «Умолкни, Аарон».
Моисей также позволил Иешуа взять в свои руки командование войском. Этого тоже требовала необходимость. Частые территориальные конфликты заставляли нас защищаться, а порой и нападать. Иешуа превратил нас в грозных воинов.
Мерет теперь тоже вела себя не как прежде. Стоило мне отлучиться от нее куда-то, она мгновенно впадала в состояние уныния и изнеможения и обретала жизненные силы, едва я к ней возвращался. Она словно бы раздвоилась на Мерет-без-меня и Мерет-со-мной. Первая становилась ниже ростом, горбилась, ее лицо приобретало удрученное выражение, кожа обвисала, а суставы утрачивали подвижность. Возвращаясь из похода, я неоднократно заставал Мерет врасплох: это была сидящая на камне старуха, осунувшаяся и угрюмая, которая не имела ничего общего с женщиной, которую я так любил. При моем приближении она поворачивалась ко мне и появлялась другая Мерет, жизнерадостная, легкая, с лучащимся счастьем лицом. Вдали от моих глаз она увядала, под моим взглядом расцветала.
Годы доставляли ей все больше мучений. Она особенно страдала из-за своего возраста потому, что я по-прежнему был неподвластен времени и выглядел все на те же свои вечные двадцать пять. Поразительная продолжительность моей молодости вызывала у нее и восторг, и отчаяние: она восхищалась, видя меня таким же, как в первый день, прижимаясь к моему столь же крепкому, как прежде, телу, лаская мою безупречную здоровую кожу и сжимая мои твердые мускулы; но стоило Мерет сравнить себя со мной, как ею овладевала тоска. Из-за того, что я не старел, ей казалось, что она увядает чересчур быстро; и вместо того, чтобы сердиться за это на меня, упрекала себя и даже теряла самоуважение. Даже когда я, как только мы оказывались вдвоем, доказывал ей свою страсть, та Мерет, что одиноко дряхлела в тени, поджидала своего часа, чтобы устроиться попрочнее, то есть сделаться еще более подавленной.
Как-то однажды, при виде обнимающейся пары, Мерет резко вырвала свою руку из моей.
– Что случилось? – удивился я.
– Ты их видел? А нас ты видел? Неужели ты не замечаешь, как мы заблуждаемся?
– Нет.
– Что они думают, когда видят нас?
– Мерет, мне плевать на то, что они думают! Меня интересует только то, что думаем мы с тобой.
– Мы больше не подходим друг другу!
– Я так не думаю, и меня огорчило бы, если бы ты так считала.
Мерет в слезах бросилась ко мне, обняла и стала умолять, чтобы я простил ее, одновременно успокоенная и отчаявшаяся, но все не перестававшая плакать.
Что тут сказать? Что предпринять? В битве со временем не побеждает ни один человек, а любовь благоденствует лишь среди заранее побежденных. Связь, которая длится, предполагает любовников, стареющих синхронно. А вот ситуация, которую навязывала нам судьба, становилась все более невыносимой; мое положение бессмертного, даже не будучи никогда сформулированным, создавало помехи существованию нашей пары. Должен признаться, я и сам все чаще осознавал, что встречаюсь с пожилой женщиной, но стоило ей улыбнуться мне, взглянуть на меня или заговорить, и тотчас возникала прежняя Мерет, Мерет, неподвластная годам.
Что мы любим, когда любим? Разумеется, тело, но также душу, характер, взгляд, порыв. Свет Мерет, мощный, щедрый и неприкосновенный, жил в этой постепенно разрушающейся плоти.
Любят ли без желания? Мое желание не иссякало, но теперь оно подпитывалось другим. Его порождало скорее не зрение, а сознание. В прежние времена один только изгиб ее бедер, линия ее плеча или напряжение лобка заставляли мой член встрепенуться и встать, и я, задыхаясь, набрасывался на нее. Теперь же мое желание рождалось от беспредельного счастья, которое я испытывал, держа в своих объятиях ту, которую люблю; оно проистекало от нежности, оно воздавало ей хвалу, и в этом было больше от влюбленного, чем от животного.
Угасал и Моисей. Его вера становилась глубже, мудрость тоже, и это отдаляло пророка от современников, которые все меньше и меньше понимали его. Пути от него к ним вели к недоразумениям. Иешуа же производил впечатление решительного военачальника, который вскоре завоюет Землю обетованную – увы, обетованной эта земля была лишь символически. Другие пытались провести общую линию от евреев – но Моисей вывел из Египта разношерстное и пестрое население и сам был женат на чернокожей женщине, которая родила ему двоих сыновей-метисов. В обоих этих стремлениях – сделаться хозяином земли и создать себе потомство – Моисей обнаруживал то, что ненавидел: кровь. Кровь, которую мы проливали из сражения в сражение. Кровь, которая текла в венах[83]. По его мнению, «еврей» означает того, кто приближается к Богу. Бог был богом всех, а не одного какого-то колена или территории.
Несмотря на выражения, в которые Аарон облекал свои пророчества, он признавал свой провал – провал не своей идеи, но передачи оной. Он по воле случая сделался законодателем народа, не имеющего земли; в его понимании, у их авантюры нет никакого завершения, исходу никогда не будет конца, даже если этого хотят все. Он подметил, что десять заповедей, которые Моисей принес с горы, обманывают умы,
