В этой истории не будет злодея, и человек есть закон - Дарья Милл

— Если честно, я бы легко подумал на Гефеста, если бы не знал, что он всё это время был с Лин и не поднимался в квартиру.

— Но в неё поднимались ты, офицер Юна и новенький. — Вновь заговорил Хён Сок, так и не сумевший окончательно прийти в себя. Слишком больно начинал жалить Эндрю. Благо его яд Хён Сок уже давно принимал малыми дозами внутривенно. И с каждым разом он всё ближе подбирался к его сердцу. — Я не знаю имени того фолка.

— Я тоже, но это и не важно. Предположим, что я прав. Думать можно лишь на людей, то есть на меня или кого-то третьего. — Он вдруг осёкся. — Снова эта проклятая тройка. Терпеть её не могу.

— Если в этой войне и участвует три лица, то одно из них — вы. — Сказала Кэсси, внимательно наблюдая за тем, чтобы Хён Сок не потерял над собой контроль и не сорвался. Но единственное, что он мог сейчас сделать, дак это потерять сознание.

— Здорово сказано, конечно, но у нас нет совершенно никакой опоры. Не всё, что мы знаем, можно подвести под эту теорию. — Подполковник Арно принялся мысленно загибать пальцы и рассчитывать тот объём работы, который ему придётся проделать, чтобы найти решение всем недосказанностям. — Нам неизвестно, почему фолкам полюбились именно славянские имена, как давно они решили, что пойдут против людей, и почему начали именно сейчас. Мы словно слепые котята, а подозревать Моиса и Конона слишком банально. Мы могли бы и раньше обратить на них внимание, а им это не выгодно. Да и теперь все верят им лишь потому, что повода разоблачать их попросту нет. Это работает в отношении всех наших догадок. Мы ни в чём не можем быть уверены.

Всё упиралось в древних славян. Но почему взор фолков остановился именно на этой культуре? Не потому ли, что обе семьи их всегда были совокупностью нескольких народов? Или выбор их стал лишь случайностью, отвергающей все рациональные причины? Человечеству давно следовало было обратить на это внимание. Нет, вернее будет сказать — Квон Хён Сок должен был догадаться. Всегда и всем он оставался что-то должен.

Границы культур с древних времён начинали стираться, терять былое значение и смешиваться, подобно тысячам языков, раздающихся над рекой Кали с Ньюэры. Ещё подполковнику Квону следовало бы придать большее значение тому, что уже перестало резать слух людям. Фолки всем сердцем любили поговорки славян. Всякий раз они незаметно для остальных цитировали их древних классиков и почти современных учёных. «Им всё было в новинку, кроме славянских имён. Большинство фолков сохранило их и передало своим детям» — дополнил слова Хён Сока подполковник Арно. Их результаты сходились. Коловрат, движение, глаза. Цикличность, дихотомия и армия. Слишком много переменных и недостаточно умов, что могли бы их обработать. Чужие уши были везде. Ничем нельзя было рисковать, даже возможной утечкой такой невесомой для других информации.

Хён Сок вновь вспомнил письмо Алека. «Лишь та — ошибка, что не исправляется». Не всё ещё было потеряно. Потому то и мудрость эта не имела к славянам совершенно никакого отношения. Алек оставлял Хён Соку знаки, но до того тайные, что даже с посторонней помощью он едва ли смог их разгадать. Александр не посмел бы соврать ему. У него на то не было совершенно никаких причин. Письмо было их общей тайной, и Хён Сок ни за что не предаст её. Просто не мог он придать огласке последние слова жертвы своих собственных рук.

Возрождение славянского язычества, приравнивание церкви к наступлению календарного Нового года как некой обыденности — всё это варианты единственного для всех воспоминания. Всё это культ человека. Все планеты и звёзды вращаются вокруг одного человека, и имя его — Господь Бог. Но если Бог — человек, то какой именно? Кто из всего этого безобразного сборища заслужил называться Господом? Однажды человек сказал, что Бог — един и множественен. Он оказался прав. Мир всегда имел многих Богов. Бог был в каждом из людей и одновременно ни в ком из них, но один единственный Всемогущий решил вокруг себя развить единобожие. И отрёкся он от своего человеческого происхождения, и возглавил он тех, кто с начала времён боялся его над собой покровительства.

— Чёрт возьми, ведь всё это так очевидно! — Хён Сок уцепился за свою идею, словно утопающий за соломинку. Она единственная помогала ему оставаться в рассудке. Если ничему больше нельзя было верить, то письмо Алека должно было быть правдой. Оно постулат, и оно его последняя надежда. — Как мы могли не догадаться раньше? Сварог, Коляда, да многие имена фолков взяты от славян и ни к чему не примешаны.

— Ты ошибаешься. — Претил ему подполковник Арно. — Тебе кажется это лишь потому, что только таких фолков ты и знаешь. Как же моя Ики, её родители, офицер Юна? Не суди по одному лишь Алеку и бабуле Ие.

На имени Ики голос Эндрю, как и всегда, дрогнул. С каким бы усердием он ни пытался держаться, она его подводила. Ики ушла не вовремя, на целую вечность раньше положенного. Теперь Эндрю всё измерял ею. Справедливости не было, потому что убийство её запретили называть своим собственным именем. Любое мнение было верно, если оно подходило под ситуацию Ики, и Эндрю даже не думал рассматривать то, что не шло ей на руку. Ики оказалась примером, и жизнь её стала образцом. Каждый причастный к её гибели должен был получить по заслугам. И сам Эндрю тоже. Мнение Хён Сока с этим никак не сходилось.

— Хотите, скажу точнее? — Кэсси продолжала свою тайную работу за компьютером подполковника Арно. — Дело в том, что имена эти очень любили русские.

— И что мы должны знать про русских? — Эндрю с большим недоверием относился ко всем их высказываниям. — Вы же понимаете, что всё это лишь одна большая случайность?

— Русские первыми полетели в космос, — она пропустила последний его вопрос мимо ушей и принялась перечислять. Сейчас эта задача была её личным развлечением. Лишь временный досуг на то время, пока она не сможет смириться с тем, что дело всей её жизни опорочили и смешали с грязью политической борьбы. — Они расшифровали язык майя, придумали таблицу Менделеева, телевиденье. Если бы ты позволил Гефесту остаться, он рассказал бы тебе много интересного о русских и микробиологии.

— Одно из трёх участвующих в нашем деле лиц, должно быть, слишком хорошо знает