Кукольный домик (СИ) - Конопляник Станислав

— Как его звали? — подала голос Гертруда, пробегаясь в голове списком по всем высокопоставленным особам, а эта просто обязана была быть таковой.

— Аюс Витус, если мне не изменяет память.

Гертруда кивнула. Всё стало ещё запутаннее. Вольф Штольнбах посмотрел на жену.

— Мы можем что-либо предпринять в данной ситуации в рамках закона?

— Раз Аюс Витус не смог, то и мы не сможем. Мне нужно собираться и в экстренном порядке выдвигаться к Раде. Я уверена, что она даже не в курсе происходящего.

Вольф кивнул, отпуская Шуму.

Когда они остались наедине, правитель Адон Аума осунулся, на лице появились морщины, он будто стал старше. Он двумя пальцами помассажировал лоб, почесал седеющую голову.

— Выкладывай, — вздохнул он.

— Нет никакого Аюса Витуса на позиции гильдмастера, — на одном дыхании выдала Гертруда, оставшись довольной собой. — И Гарри никакой не демон, это уж точно. Славный малый, я бы сказала. Немного скользкий. Ты его видел совсем недавно.

— Тот странный парень, который со мной разговаривал, будто я простолюдин?

— Это просто стиль общения такой, — раздалось из угла.

В темноте появился всадник сразу с конём. Да не простым, а костяным.

— Про нечистую силу говорят, что её стоит только помянуть, и она уже тут как тут, — нахмурился Вольф. — Господин граф, Вам везёт, что я не суеверный.

Гарри кивнул.

— Я прекрасно слышал, что у вас происходит в деревне, но думаю, что самое интересное вы всё же пропустили.

Он подошёл к длинному столу, ничего не касаясь. Одет он был в походный плащ, на поясе меч с вычурной гардой, руки без перчаток даже для верховой езды.

— Что-то, что ты собираешься передать лично? — хохотнула Гертруда, стараясь его смутить.

— Это не то, за чем я приехал, но думал, вам будет интересно. Если нет, тогда…

— Интересно, — аж подпрыгнула Гертруда. — Кто такой Аюс Витус?

— Человек, которого не было и не будет, но он спас ваших сельчан. А вот в других поселениях я насчитал тринадцать убитых, среди которых и мои люди. Так вышло, что меня признали демоном.

— И как так вышло? Не потому ли, что ты кичился бессмертием? — кольнула его Гертруда.

— Демоны не бессмертны, — с укором произнёс он. — И я не хочу сейчас вдаваться в подробности того, кто прав, а кто нет.

Только сейчас Гертруда увидела то, чего никогда не замечала на лице Гарри — нетерпение. Оно скрывалось умело, но Гертруда была не так проста и могла легко распознать людские эмоции, а Гарри был просто человеком. Ему не терпелось сделать «что»?

— Говори зачем пришёл! — грозно пошла в наступление женщина, вставая из-за стола.

— Да ещё и незваным, — добавил Вольф.

— За незванность приношу свои извинения, — внешне спокойно отозвался Гарри. — Мне нужен пергамент и чернило.

— Всего-то? — наигранно удивилась журналист. — Но не будет ли это значить, что мы оказываем помощь демону? — всё ещё пыталась она его уязвить.

Гарри лишь вздохнул, причём Гертруде показалось, что он играет. И тут вдруг она задумалась, а может быть его нетерпение — это тоже лишь игра? Если да, то игра мастера.

— К сожалению или к счастью, у меня есть время, чтобы препираться. Можно мне присесть за стол?

— Вы умеете быть вежливыми? — поднял бровь Вольф и Гарри замер на месте, глядя на него.

— Я объясняю это всем и каждому, но тебе и Гертруде нужно, наверное, раскрыть один небольшой секрет, который раскроет часть моих карт, однако поможет нам общаться более открыто в будущем, — заявил Гарри, так и оставшись стоять на месте, пока на его просьбу не отреагируют.

— Было бы интересно послушать, — отозвалась Гертруда и уселась, глядя на гостя из-за стола. Было в этом что-то приятное, в таком маленьком унижении.

— Я не считаю, что я ниже вас, — заявил Гарри, — при этом не считаю себя и выше, но это ничего не значит, потому что даже если бы я был малявкой, то не стал бы именовать никого по титулам. И здесь нет неуважения, — тут же добавил чародей. — Я просто болен и мне становится плохо от лишних высокопарных слов.

— И как же называется эта болезнь? Заносчивость? — Гертруда не уставала язвить, глядя на то, каким Гарри сейчас выглядел жалким.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я не знаю этому названия. Наверное одна из фобий или компульсий, проявлений усвоенного в прошлом опыта, — совершенно серьёзно отозвался он. — Можно мне присесть? Пока мы тратим время, которое у меня пока есть, наших людей уводят всё дальше.

— Присаживайтесь, — махнул рукой Вольф. — Наших?

— Я пекусь за весь Аленой, — сев за стол, но по прежнему ничего не касаясь, сказал он. — Сказано, конечно, слишком пафосно, но у меня уже пальцев не хватит перечислить, скольким аэльям я за последнюю ханту помог. Людей уводят за веру в меня.

— Веру в демона, — напомнил Вольф. — Почему у меня есть основание не верить Раде, Труме и Кинуру, нашим доблестным правителям?

Гарри замялся. Понял, что попал в тупик? Он провёл рукой по лицу и если бы было чем, Гертруда подавилась бы, увидев лицо красноволосой Ради.

— Верить мне? — удивилась Радя и тряхнула копной волос, превращаясь в острые черты трумы. — Или быть может мне? — он ухмыльнулся, так, как делал это Трума, изящной и непринуждённо. — Лучше не верить никому, особенно… — Он вновь провёл по лицу, появилось суровое выражение холодных глаз Кинура: — Особенно мне.

Гертруда и Вольф застыли на месте. Кинур рассмеялся, напыщенно и важно, как он иногда делал, когда выигрывал в споре. Гертруда слышала такой смех лишь однажды и ей не понравилось. Сейчас она готова была сквозь землю провалиться.

Но Кинур исчез, и остался лишь Гарри.

— Я иллюзионист, а не демон, — пожал он плечами. — Живым существам свойственны ошибки.

— А как же бессмертие? — не унималась Гертруда.

— Демоны не бессмертны, — с раздражением в голосе напомнил Гарри.

— А ты бессмертен.

— Ага, — пожал он плечами. — Таким родился. Люди, время, — напомнил он, указывая на карманные часы. — Пергамент и чернила.

— Допустим ты не демон, хотя сценка, которую ты разыграл, ничего не показывает. Зачем тебе это всё? — кинул односложно Вольф вопрос, который Гертруда и так собиралась задать.

— Тринадцать аэльев уже мертво, ещё около сотни уведут в Эрлоэну. Вы хотите это исправить?

— Не манипулируй, — пригрозила Гертруда.

— Не прокатило, да? — вздохнул чародей. — Но попытаться стоило. Я напишу от имени графа де Баниса указ, опровергающий текущий.

Наступила тишина, которая очень не нравилась Гертруде. Она ожидала, что дальше диалог будет вести Вольф, но он уступил ей. Она же молчала.

— Ну давай, спроси про закон, про обязательства перед ним, про исполнение его, — подтолкнул её Гарри. — А я тебе расскажу про моральный выбор: загубить сотню жизней и смотреть, пока наша бюрократическая машина развернёт свою деятельность в оправдание собственных действий, либо нарушить закон, который у нас и так в зачаточном состоянии, и, возможно, ещё больше подточить авторитет. Ну не говоря уже про мои отношения с де Банисом.

— Гарри, закон на то и закон, что перед ним склоняются все. И пусть будет лучше плохой закон, чем полное беззаконие, — заметила Гертруда и посмотрела на мужа.

— Дай ему бумагу и чернила, — сообщил он в приказном тоне.

— Любимый, мы нарушим закон, станем соучастниками…

— Чего? Соучастниками чего? — возмутился Вольф. — Ты же видишь, что прямо сейчас княгиня допускает ошибку, разрешая этому происходить.

— Либо нами с тобой очень ловко манипулируют, дорогой, — заметила начинающая злиться от осознания сложности выбора Гертруда. — И в петле окажемся уже мы. За что?

Гарри, в образовавшейся тишине, вдруг стал говорить:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— По дороге бежит безумная лошадь и у дороги есть ответвление в сторону. По дороге идут пять человек, а в ответвлении всего один. Ты, Гертруда, можешь выйти и заслонить пятерых так, чтобы лошадь побежала в ответвление и затоптала только одного. Но нет, не отвечай мне, я уверен, что ты выберешь ничего не делать. И тут я признаю очередное своё поражение — моральней всего стоять и смотреть, как другие медленно разрезают плоть твоей родной страны, выворачивают её наизнанку. Дождаться, пока все вокруг начнут рыдать кровавыми слезами и лишь потом гордо заявить «Я же говорила!». Только вот ради чего? Что останется?