Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник) - Александр Филиппов

– Не только слыхал, но и видел, – подтвердил Самохин. – Мы его в девяносто первом году в следственном изоляторе… воспитывали.

– Вот. И только мы кое-кого из окружения сынка-Щукина повязали, его самого за вымя потрогали, пошла извечная музыка: обвинили нас, рубоповцев, в возвращении к политике репрессий, тоталитаризму, сталинизм с фашизмом приплели, несколько статеек в газетах, сюжет на коммерческом телеканале про бесчинства правоохранительных органов, «полицейское государство», «маски-шоу» – ну, знаешь, как это теперь делается. Короче, дело рассыпалось, ничего мы доказать не смогли, даже до суда не довели. Тогда с другого бока зашли. И начали диаспору чеченскую прессовать. По принципу: доказать вину не можем, так хоть крови вашей попьем. И давай их шерстить: обыски, задержания, аресты за нарушение паспортного режима до выяснения личности. В ходе такой операции подловили одного со стволом, железно подловили, так, что он все-таки сел. Ненадолго, года на четыре, кажется. За незаконное хранение огнестрельного оружия. Потом я с их старейшинами, аксакалами или саксаулами, кто их знает, как назвать, встретился. Объясняю: мол, хотите жить тихо-мирно, бросьте свои дела. Иначе не отстанем. Днем и ночью шмонать будем. Народ здешний к ним сейчас плохо настроен. Даже судьи боятся от чеченцев взятки брать, опасаются общественное мнение взбудоражить. Опять же на волне антитерроризма ФСБ к таким делам подключилось. И отмеряют кавказцам сроки на полную катушку. А тут горцы, из беженцев, еще с мормонами нашими сцепились, и те одного чечика пристрелили. Так что жизнь мы им капитально подпортили. В итоге предприниматели исчезать перестали.

– Ну а солдатик-то мой здесь при чем?

– А вот с этого момента непонятное начинается. Я сам в этой ботве никак не разберусь пока. Его освобождением не только мы занимались, но и войсковая контрразведка. Обычно как бывает? Украдут боевики военнослужащего и, если сразу не кончат, прямо там, в Чечне, на федералов выходят и обмен предлагают на кого-то из своих. Бывает и так: они нашего бойца стырят, а войсковики тут же из ближнего села пару чеченцев, что под руку подвернулись, прихватят, и пошла мена-торговля… А тут все иначе. Боевики, что солдатика твоего захватили, прознали, откуда он родом, и все предложения федералов там, в Чечне, отвергли. Будем, говорят, менять его только на земляка нашего, который на зоне в Степногорске срок мотает. Этого, как его, Асламбекова! Ну, того, что мы за хранение оружия на четыре года закрыли…

– Ну и обменяли бы, хрен с ним, с зэком, зато пацана спасете? – не выдержал Самохин. – Или этот Асламбеков такой уж страшный преступник? Сам же говорил – взяли за хранение оружия, срок пустячный, что за проблема?

– В том-то и загвоздка! – поморщился Смолинский. – Чеченец этот сам по себе он ничего не значит. Рядовой боец, пехота. Мы его тут потрясли… Ни черта он не знает, по-русски почти не говорит. На родине пастухом был, сидел в горах – совсем дикий. Может, и воевал против наших – так кто ж из них не воевал? Короче, никакой оперативной ценности не представляет. Куда надо сообщили: меняйте, возражений нет.

– Но если чеченец такой быковатый, боевикам-то он зачем?

– Генофонд! – со значением заявил Смолинский.

– Что?! – изумился Самохин.

– Последний мужик из тейпа. Мы ж их тоже здорово потрепали, и в этом тейпе всех мужчин повыбили. А последнего они сюда, в наш город, подальше от войны спровадили. Вроде как на сохранение. А мы его тут замели. И старики решили его назад, на родину заполучить. И солдатик твой кстати пригодился. Мы как положено все бумажки для обмена приготовили, и здесь главный облом случился. Статья в центральной газете.

– Статья?

– Ну да, мол, администрация области и главное – губернатор чеченцами торгуют, как рабами, и капитал наживают политический, а может, и не только. И вообще, дескать, что это за связь странная милиции степного края с бандитами и террористами? И подпись – думаешь, чья?

– Дурачка-журналиста какого-нибудь, на сенсацию падкого.

– Мимо! Статью подписал депутат Государственной думы Щукин-папа!

– Во, блин! А ему-то что надо?

– Вот и мы над этим голову ломаем. Подгадил – и заткнулся. А дело к губернаторским выборам идет. И тут же команда сверху: все назад! Это, мол, федерального центра дело – солдат из плена вызволять, вот пусть там и занимаются. А мы, говорят, в Чечню их воевать не посылали!

– Знакомая песня, – поморщился Самохин.

– Но это еще не все, – продолжил Смолинский. – Такие, как Щукин, зря ничего не делают. Недавно, слышал, наверное, амнистия большая прошла. С тех пор как зэков в ведение Министерства юстиции передали, там не знают, как с ними управиться, и только повод ищут, чтоб как можно больше уголовников за тюремные ворота вытолкать. Так вот, освободили всех, кого можно и нельзя, и Асламбеков железно под эту амнистию подпадал…

– Но не попал! – догадался Самохин.

– Точно! Сидел он тихо, претензий к нему администрация колонии не имела. А перед самой амнистией «кумовья» у него в подушке при обыске вдруг закрутку анаши зашмонали Закрыли в бур, возбудили уголовное дело за хранение наркотиков.

– Лихо! – согласился Самохин.

– А чечены со своей исторической родины нам опять маляву подкинули. Или, пишут, отдавайте нашего джигита, или мы вашему землячку-солдатику секир-башка сделаем и мамочке в посылочке вышлем. На исполнение требования – месяц, а потом этому бойцу башку рубим, и другого, тоже степногорского, берем. И так будет, пока Иса на родную гористую местность не вернется. Такие вот дела, Андреич. А ты говоришь – не занимаемся… Еще как занимаемся, да все без толку.

Смолинский тормознул автомобиль так резко, что Самохин чуть не ткнулся носом в стекло.

– Приехали, – заявил полковник и, достав расческу, пригладил седые волосы, расчесал нетронуто-черные, будто подкрашенные, усы.

– И что ж теперь? – понимая, что разговор окончен, торопливо поинтересовался Самохин.

– А то, что отец и сын Щукины, судя по всему, чеченцам соплеменника не отдают, какую-то свою цель преследуя. И я, кажется, даже знаю, какую…

Самохин смотрел на него напряженно, и Смолинский, вздохнув, продолжил:

– Но это, Андреич, совсем уж между нами. Думаю я, что Щукины хотят чечиков принудить одну грязную работенку проделать. Есть у нас авторитет, старый вор в законе Федя Чкаловский. Щукины с ним уже лет десять за сферы влияния воюют, но ничего сделать не могут. А чеченцы по этой части, как известно, ребята ушлые. И снайперы, и подрывники… Но и они Федю опасаются. У того бригада мощная, и в случае чего не только чеченцев, что тут обосновались, перемочит, но и семьи их…

– Неужто этот Федя такой крутой? – засомневался, скрывая свое знакомство с ним, Самохин.

– Самый крутой в области. Главное, у него связи крепкие среди тех, кого теперь называют региональной элитой. Мы уж к нему и так, и эдак подкатывали… Двух агентов потеряли. Внедрили в его структуры – у него и бензозаправки, и казино, и банковский бизнес, – и оба вскорости погибли… при обычных вроде бы обстоятельствах. Один в автомобильную катастрофу попал, другой наркоманом оказался. И умер от передозировки.

– Агент – наркоман? – засомневался Самохин.

– Ага. Лейтенант молодой, только спецшколу закончил… Самохин почесал в затылке.

– Сейчас ведь от этого никто не застрахован.

– Этот наркоманом не был. Я точно знаю, – сухо сказал Смолинский.

– Откуда такая уверенность?

– Он был моим младшим братом.

– Дела-а… – потерянно выдохнул отставной майор.

– И я, Андреич, поклялся, что Федьку этого кончу. Мне бы хоть какую зацепочку… Хоть закрутку анаши у него при обыске зашмонать… Главное, в камеру закрыть – а оттуда он у меня, тварь, не выйдет.

– Что ж не зацепишь-то?

– Осторожен, падла. Сколько раз пытались его хоть на чем-нибудь прихватить – так нет, все чисто. В крайнем случае, пехота его под суд идет. Но я не отступлюсь. Землю рыть буду, но накопаю на него компру, и тогда никакие адвокаты ему не помогут.

Смолинский говорил это, кажется, уже не для Самохина, размышлял вслух, глядя перед собой, и отставной майор сказал мягко, извиняясь:

– Ладно, Коля. Пойду. Спасибо за доверие, за разговор откровенный. Может, и я чем помочь смогу.

Смолинский рассеянно кивнул и, когда Самохин выбрался из машины, еще какое-то время сидел там, а потом, прихватив фуражку и папочку, хлопнул дверцей и, шагая размашисто, пошел к зданию УВД, не заметив козырнувшего ему при входе сержанта милиции.

Самохин постоял еще какое-то время вблизи спецстоянки машин, вспоминая то, что сказал ему Смолинский о своем брате, внедренном нелегально в преступную группировку и погибшем, и ему стало нестерпимо жалко мальчишек этих сопливых, вынужденных бороться с тем, что наворотили в стране пожилые, убеленные сединами дяди. Он дал себе слово присмотреться к Федьке, и если это с его ведома угробили брата Смолинского… Что ж, в таком случае он, Самохин, сделает все, чтобы поставить в замысловатой биографии старого приятеля-уголовника последнюю точку. Потому что даже в нынешнем, свихнувшемся на идеях абстрактного гуманизма мире, есть поступки, за которые не прощают и судят не по вымороченным поборникам «общечеловеческих ценностей» законам, а в соответствии с естественным ходом вещей, в силу которого зло должно быть наказано, причем в максимально адекватной сотворенному греху степени…