Позади Москва - Сергей Анисимов

Второго он убил лично, потому что был реально оскорблен и даже потрясен. Человек, который был обязан ему всем, которого он вытащил из реального дерьма, из менеджмента какого-то потрошимого им засранного, никому давно не нужного околокосмического НИИ… Которому дал все, оценив его стиль работы, примерив его на нужный участок и не разочаровавшись. И вот этот человек вздумал украсть уже у него? Деньги и связи, которые он сделал сам, кусок его имени, которое он заработал своими усилиями, своим талантом, своим потом? Только идиот мог представить, что он оставит это, спустит с рук. Свое место, свои деньги, свою власть он заработал слишком тяжело. В первые годы своего восхождения ему приходилось без преувеличения десятки часов сидеть в приемных государственных людей, выход на которых он получал чудом. Большими и совершенно нелишними ему самому деньгами, большими услугами, иногда унижением. Они уходили, приходили снова, секретарши хамили ему, иногда обещали, что он не дождется. Он дожидался раз за разом. Ему давали одну минуту ровно, и он объяснял первый кусочек придуманной им схемы, в которой с одного конца было государство, с другого — то же самое государство, а в середине закрытые несколькими последовательными звеньями с разными названиями — карманы этого конкретного человека. В подавляющем большинстве случаев ему давали еще одну минуту, а потом еще одну. И передавали его как «перспективного молодого человека» другому члену «семьи». А потом уже и не «семьи».

У него воровали и раньше, и он реагировал всегда: жестко и быстро. Посмевший счесть себя больно хитрым или больно умным человек неожиданно лишался всего: и счетов, и места в верхней части пирамиды, а пару раз и жизни. «Передозировка наркотиков» в родной квартире почти обычное дело и для Москвы, и для, между прочим, Праги. Редко когда кого-то в полиции интересовало, почему вдруг такой, без сомнения смертельной дозой ширнулся благополучный, обеспеченный, семейный человек. Не имевший «анамнеза наркотической зависимости» ни по каким свидетельствам и объективным признакам. В этот раз Алибегов взбеленился оттого, что обманувший, обокравший его человек был полностью своим, его собственным. По умолчанию обязанный ему всем, гарантирующий свою преданность. Ну, и чуть-чуть точила изнутри мысль: как это будет? Когда не за рулем, а сам? Похоже на кино или нет? Когда есть возможность, и повод, и гарантия безопасности на уровне «почти» (и это самое интересное), почему бы нет? Восемь человек охраны на одного беззащитного, прижатого к стволу дерева в темном лесу уже к его приезду. Плачущего, кающегося, обещающего. Ивану Викторовичу объяснили, как надо делать, но он все равно подошел слишком близко, потому что переволновался, — и его забрызгало. Это было противно и испортило половину удовольствия, поэтому повторять он не стал больше никогда. Для этого были другие люди, проще него. Два по 150 коньяка на месте, жареное мясо и еще коньяк потом, в своем доме, горячая женщина, изображающая нахлынувшую страсть, — все в совокупности это дало хорошее послевкусие. Но он был реалистом: если нет интереса, зачем тогда это нужно?

Про то, как интересно может быть с женщиной, ему наобещали сорок бочек арестантов. «О-о! Ни с чем не сравнить!» С подробностями. С примерами. Люди, которым он в этом поверил. Приятели. Разница была, вероятно, в том, что им был важнее процесс: как выбираешь, лучше именно русскую. Как забираешь себе, как насилуешь, как выкидываешь ее или убиваешь. А ему неожиданно оказалось интереснее все сопутствующее: как общаться потом с теми же «представителями власти» на каждом уровне. Через кого, какими словами, сколько это стоит. Как убирать потом из реальности, из случившегося одну деталь за другой. Как наслаждаешься потом эффективностью, точностью всего сделанного. Реализацией своего права сильного. Настроение он выбирал долго, а вот девочку выбрал буквально по наитию. Ехал, и даже трезвый. Показал пальцем под козырек автобусной остановки — «вот эту». Ребята переспросили, остановились, вышли. Затащили к себе. Дали по морде тем, кто на этой остановке пытался что-то вякать. Отобрали телефон у того, кто пытался что-то снимать. Привезли к нему: он ехал в передней машине и даже не предвкушал, а размышлял, как оно будет. И обидно, что оказалось — никак. Неинтересно. Ну, надавал по щекам еще больше. Ну, поборол: тоже мне, победа. Сопротивление, крики, попытки царапать не разъярили его, даже сочувствие вызвали. Но попробовать все равно хотелось. Ну, сделал: удовольствие ниже среднего. Любая профессионалка в три раза сильнее будет визжать, если он захочет, а слезы вообще его всегда раздражали. Ну, придушил, ожидая чего-то острейшего, неземного. Ни хрена. Обманули.

Но вот потом оказалось интересно. Как добывали записи с камер видеонаблюдения, которые, оказывается, перекрывали эту остановку. Какие конторы для этого пришлось подключать и во сколько это обошлось. Как разговаривали со следователями разного звена: уже сам факт того, что они организовали потом половину необходимых решений сами, был интересен сам по себе. Количество нулей за какой-то цифрой не значило для Ивана так много. Ну, пятьдесят тысяч этому. Ну, еще пятьдесят другому. Ну, сто особо настырному. Особо демонстрирующему свой интерес и свою бескомпромиссность. Ага, вот так? А тогда 100 не тебе, а 150 твоему начальнику. И даже не прямому, а «через голову». Но с дополнительным требованием — вот этого, особо жадного, убрать вон из органов совсем, навсегда. «Ах, за это 150 будет не долларов, а евро? Ну-ну… Ну надо же…»

И вот так на каждом этапе, по каждой строчке. За свидетелей, которые сначала орали, не переставая, но потом оказалось, что их свидетельств не было никогда. За видеозаписи с камер, которых тоже не было. За полицейских разного ранга, потому что его имени в деле тоже не было, вообще ни в какой транскрипции, совсем, с самого начала. За подборки материалов по этому несостоявшемуся делу: ему были интересны сопровождающие новый эпизод его жизни детали, дальнейшая судьба покорных и непокорных пешек. Вот на этом кадре — отлично себя чувствующий старший лейтенант, который занимался автоматически открытым делом сперва, вначале — а вот машина, которую он купил. Вот на этом — тот капитан, который взял дело после, а вот это уже бывший капитан: и сразу после увольнения, и позже, на своей новой смешной работе. Вот бросившая капитана жена: неудачник был ей не нужен, как оказалось. Переборщил то ли с жадностью, то ли с принципиальностью — можно даже не вдаваться в детали. В любом случае он сам был виноват. Вот родители девки, а вот имена и должности тех, к кому они ходили, и вот те ответы, которые они получили. Иногда даже смешные, если имена пересеклись с тем списком, который вел в голове он сам. Списком имен уже своих людей. Обязанных теперь ему. Рассматривающих мертвую девку как прекрасный повод обогатиться. Либо, на выбор, получить через чужие руки услугу, не меряемую деньгами.

А вот журналист, который каким-то манером все же вышел на него и намекнул на то, что тоже хочет участвовать. Получил, но участвовать не перестал, понадеявшись на что-то, оставшееся известным только ему. Национальный вопрос поднял, надо же! Алибегов был русским, насколько знал историю семьи. И звали его вовсе не Ованес, а именно Иван: непростая фамилия вызывала ассоциации скорее с книгой Боккаччо, чем с Азербайджаном. И если он выбрался с уровня быдла, то сам, благодаря себе и благодаря наверняка имевшимся генам итальянского предка, а не остальных, известных ему уже русских. Русские гены подразумевают то, что ты быдло, — в этом он, к своему возрасту, был убежден уже твердо. Русские всегда сдадутся, если на них давить все тяжелее, если повышать цену все выше и выше. Уж эта конкретная история доказала этот тезис со всей очевидностью. Подполковник полиции, полковник полиции, генерал-майор полиции… Государственный советник юстиции 3-го класса, 2-го класса, 1-го класса… Дело только в цене на очередном этапе. А она приемлема. И если в итоге он не стал практиковать вот такое, с вытаскиванием понравившихся блядей с улиц или прямо из квартир хотя бы раз в неделю… То это, во-первых, потому, что цена в общей сложности все же оказалась высока, заметна даже для него. А во-вторых, как он уже говорил, удовольствие в этом всем было ненастоящее. Не окупавшее затрат времени. Получаемое не от процесса реализации своей власти над незнакомым и остающимся незнакомым представителем быдла, а от всего того, что последует за ним. Впрочем, может быть, хорошие приятели, так его надувшие, и не врали. Им, может быть, действительно нравилось. Ну и черт с ними. Фактически произошедшее позволило Ивану посмотреть на них свысока. «Да, я тоже могу, но мне не надо. Я выше этого. А вы, может быть, даже больны».

В общем, после этого случая он успокоился. И случайная, совершенно не нужная ему гибель под колесами его машины какого-то сопляка, просто не догадавшегося остаться на тротуаре в тот момент, когда по улице едет он!.. Не кто-нибудь, он сам, которому надо ехать!.. Это стало просто оскорбительным. Было очевидно, что парень сам виноват. И было очевидно, что это очевидно вообще всем: следователям, работникам прокуратуры и так далее по всем пунктам, по тем же самым. Дело опять было в цене, времени и спектре оказываемых через его посредство «встречных услуг». Но теперь это уже почти не было интересным, а даже раздражало, — и в этот раз никакого сочувствия к умершему он уже не испытал. Какое может быть сочувствие, если виноват-то он, тупо вылезший на дорогу перед несущейся автоколонной — пусть и на свой тупой зеленый свет, — но от этого столько проблем уже ему, живому? И вроде бы уже получившие свое сполна все эти полковники полиции и советники юстиции вдруг смели приходить к его доверенному человеку снова и требовать приема уже им самим. И значительно говорить, что «вы же сами видите, что из этого вышло… она теперь не просто „избиратель“, за этой историей теперь тысячи людей следят… Пойдите нам навстречу, и тогда мы сделаем все, что требуется. Все, что можем». И он доплачивал, и потом еще раз, потому что эта сука становилась все известнее. Лучше бы он был жестче с самого начала. Но потом было уже такое впечатление, что ее защищают те же самые люди, которые разводят его. Аналитический ум Ивана Алибегова, позволивший ему в течение многих лет превращать абстрактный «госзаказ» в ежегодные миллиарды долларов и евро на счетах нескольких конкретных людей, — этот ум не мог подвести и в этот раз. И он выдал четкое понимание алгоритма: да, этим полковникам, генералам и государственным советникам невыгодно, чтобы его посадили даже на положенный год за это дурацкое ДТП по чужой вине. Даже чтобы дали условно, как обычно дают приличным людям за пару-тройку быдлячьих трупов. И даже просто завели дело, огласили его имя. Но им так же не выгодно, чтобы он разобрался с этой морщинистой старой мымрой Тэтц сам. Любым образом: от такого же выстрела в лесу до сжигания ее идиотского ВУЗа для такого же, как и она, дерьма. Эту часть ему объяснили доходчиво. Значит что? Значит, им нужно сохранение ситуации в том же уже устоявшемся формате. Старуха завывает перед толпами, требуя справедливости для себя и вообще всех, а эти довольные ублюдки периодически выставляют ему новые счета. За то, что они его якобы защищают. И потихоньку переходят к аккуратному, хорошо обставленному реверансами и обещаниями шантажу. Ну не глупо ли? Но в итоге они, те немногие люди, кто имел информацию о связи гибели сына прославившейся на пустом месте Катерины Тэтц — вдруг ставшей главой никому год назад не известной «Справедливости» — и его имени… В итоге они все-таки сдали его. Только не тем, кому можно было ожидать.