Ставка больше, чем жизнь - Анджей Збых

— Из наших? — не понял ротмистр. — Поляк?

— Нет, нет, я не о том. Он из армейской контрразведки, из абвера. Видите ли, пан ротмистр, мне кажется, он умышленно обронил те машинописные листы с фамилией Латошека, чтобы я их прочитал.

— Какую цель он преследовал?

— Не знаю, — ответил Эдвард. — У меня есть кое-какие предположения. Пан ротмистр, я отвечаю за вашу безопасность…

— Поменьше обо мне, — прервал его ротмистр. — Если эти бумаги инженера Латошека так важны, то они не должны попасть в руки немцев.

— Так точно, пан ротмистр. Мы даже не можем передать их Иоланте, пока не убедимся, что она действительно курьер из Лондона.

— Верно, пан поручик. Но эти бумаги еще не в ваших руках. Они у Пшетоцкого, однако и это мы знаем не наверняка. Хотя он не отрицал этого, когда Зося обратилась к нему. Попытаюсь вытянуть из старика все, что ему известно о документах зятя.

— И еще одно, пан ротмистр, — это осадное положение. Для чего этот немец создал условия, связывающие наши действия? Хочет помешать нам выполнить задание? И наконец, если речь идет о нашей безопасности, то пан ротмистр может быть спокойным. Если что, сегодня в полночь подам условный световой сигнал с западной стороны крыши дома и через час в Пшетоке будет около двухсот наших людей.

— До полуночи все должно решиться, — проговорил ротмистр. Он даже представить себе не мог, что подобное решение принял и обер-лейтенант Ганс Клос.

— Разрешите, пан ротмистр, предложить вам план, хотя и весьма рискованный. Прошу вашего согласия.

— Докладывай, что это за план, — бросил ротмистр. — Только поторопись, у нас мало времени.

11

В конторке Пшетоцкого Клос не обнаружил ничего интересного, хотя тщательно обследовал пол, просмотрел ворох бумаг в скоросшивателях, проверил все шкафы и ящики. Бумаги были аккуратно подшиты и пронумерованы. Старик вел свое хозяйство с необыкновенной педантичностью.

Пришлось немного повозиться с замком письменного стола. Однако там, кроме старой пишущей машинки «Ундервуд», арифмометра, двух стопок бумаги и нескольких пустых картонных папок, ничего существенного не оказалось. После некоторого раздумья Клос решил спровоцировать мелкую кражу — папку и несколько листов бумаги спрятал за пазуху. Безуспешно искал он какой-нибудь тайник в столе. Заперев стол, он вышел на лестницу.

Еще раз проанализировал данные. Все сходилось. Теперь оставалось только завладеть документами Латошека и при первой же возможности переправить их в Центр, а также отыскать немецкого агента, который, видимо, уже прибыл в Пшетоку, но пока не дал о себе знать.

За стеной послышался скрип пружин кресла: видимо, старик Пшетоцкий еще не спал. Кто-то негромко постучал к нему в спальню.

— Войдите, — отозвался Пшетоцкий.

— Что-то стало у вас здесь свободнее, вельможный пан, — послышался приглушенный голос Маевского. — Ах да, вы же вынесли отсюда свою экзотическую пальму!

— Зима, пальма должна находиться в оранжерее. Но, видимо, пан Маевский пришел поговорить со мной не о пальмах и агавах. Прошу садиться. Я зол на вас. Первый раз в жизни не могу спокойно отдохнуть после обеда, так вы разозлили меня.

— Отдохнете. До ужина еще много времени. А у меня к вам дело. Мы знакомы, пан Тадеуш, уже много лет, всегда доверяли друг другу, хотя имели разные политические взгляды.

— Какие взгляды? Да у вас не было никаких взглядов! Могилу вы копали Польше. Польша для вас была разменной монетой, дорогой мой.

— Я не намерен с вами спорить, пан Тадеуш, — ответил Маевский.

— А кто позволил вам втягивать в это дело Зосю? Разве так поступают настоящие шляхтичи? Она еще ребенок, а вы, вместо того чтобы прийти ко мне и сказать, дорогой мой…

— Зося вполне взрослая девушка. Она уже полгода как состоит в подпольной организации. Вы не можете ей запретить служить отечеству.

— Не вам учить Пшетоцких, как служить отечеству!

— Я взываю к вашему патриотизму и гражданскому долгу, пан Тадеуш. Может быть, и вы присоединитесь к нашей борьбе.

— А что вы намереваетесь делать с этими бумагами? — с иронией спросил Пшетоцкий. — Может быть, в Карчмисках, в кузнице, собираетесь строить самолеты? Или продадите кому-нибудь?

— Пану Пшетоцкому не следовало бы забывать, что он разговаривает с комендантом округа Армии Крайовой, — с упреком ответил ротмистр.

— Знаю, с кем говорю! У вас паршивая конспирация, коль о ней известно каждому ребенку. Вы, пан Маевский, не ответили на мой вопрос.

— Документы будут переправлены в распоряжение нашего правительства в Лондоне.

— Почтой? — сыронизировал старик.

— Их доставит специальный курьер.

— Так… — протянул старик, — значит, снова предлагается дружба из Лондона. Как я сразу не догадался? Стало быть, Иоланта… Так вот что я вам скажу, пан Маевский, с адвокатом Генриком Кшеминьским, отцом Иоланты, я дружил до тридцать седьмого года, пока он, старый растяпа, не проиграл мой процесс. С тех пор мы не встречались и, видимо, никогда не встретимся.

— Это меня не интересует, — прервал ротмистр. — Так как же с документами?

— Как и должно быть. После войны передам их законному владельцу, инженеру Латошеку. Может, он отблагодарит меня за это. Если придут большевики, то он будет известным человеком, ибо всегда был красным. А если умрет или погибнет, то документы своего отца получит моя внучка.

— Документы Латошека разыскивают немцы, они могут отобрать их у вас. Спрашиваю в последний раз, пан Пшетоцкий, передадите ли вы эти документы представителям АК — законной власти Польши?

— Прошу вас, пан Маевский, не кричать, вы находитесь в моем доме. Я уже сказал свое последнее слово. А немцы никогда не найдут этих документов. Я больше не задерживаю вас, пан Маевский. До свидания. Надеюсь, как только обер-лейтенант отменит свой приказ, вы как можно скорее покинете Пшетоку!

Клос тихо вышел из конторки Пшетоцкого, осторожно спустился по лестнице. Он так задумался, что чуть не столкнулся с бежавшей на кухню Мартой. К счастью, она не обратила на него внимания.

Выйдя во двор, разведчик убедился, что его солдаты на своих местах, поговорил немного с фельдфебелем. Клос не спешил, хотел чтобы Маевский рассказал Эдварду о своей неудачной беседе с Пшетоцким. Клос оставлял им время для решительных действий. Они должны были сделать то, что прежде он планировал сделать сам. А пока он решил обследовать оранжерею, куда была вынесена пальма. И когда через полчаса, довольный результатами обследования, вошел в столовую, там уже никого не застал, все разошлись по своим комнатам.