Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая (СИ) - Забудский Владимир

— Вот сука, — подставляя дождю лицо, прошептал я. — Сука, обидно-то как, а?

Я вдруг вспомнил, что мне совершенно некому жаловаться. Я лежал в грязи один-одинешенек, на пустошах, под дождем, и никому не было дела до моих причитаний. А если нет зрителей, то нет смысла и расходовать энергию на истерику.

— Ну все, хватит. Вставай! — приказал себе я.

На самом деле сил не было. Совсем. Но я встал. Пообещал себе, что сделаю еще сотню шагов. Всего сотню. Подобрал валяющийся рядом пистолет, весь мокрый и в грязи. Протер его о штанину, будто это могло чем-то помочь. Щелчком выбросил пустой магазин. Вытащил из-за пояса новый. Пришлось повозиться, чтобы вставить его в гнездо.

Услышал невдалеке голос, продолжающий меня звать. Акустика в тумане и дожде могла быть обманчива в части расстояния, но направление я, кажется, определил правильно. Сил отозваться не было, поэтому я просто побрел на голос. К счастью, голос не переставал звать меня, хоть и срывался время от времени на кашель. И вскоре я нашел ее.

Когда я вышел из тумана у неё за спиной, Маричка вначале испугалась, невольно отшатнулась от меня. Но уже миг девушка бросилась навстречу и крепко обняла. Я был не в том состоянии, чтобы удивляться ее поступкам. Когда она уперлась мне в грудь, я зашатался, едва не упал, схватившись за ее плечи. Из груди девушки вырвался приступ судорожного кашля. Чем бы она не была больна, сложно представить себе худшей терапии чем хождение под холодным проливным дождем или ночевка в промокшей до нитки одежде в сырой темной пещере. Каким бы бедственным не было мое собственное положение, мне вдруг стало ее жаль. Непривычное чувство для легионера.

— Порядок? — спросил я, уставившись мутным взглядом в ее серые глаза.

— В кого ты стрелял?! — воскликнула она встревоженно. — Собаки? Они напали на тебя?! Я слышала, как они выли!

— В призрак, — тихо ответил я.

— Я же говорила! Я же говорила, что тебе не следует идти!

— Все в порядке, — с ослиным упрямством покачал головой я, словно буйный пьяница, не желающий внимать уговорам друзей идти спать. — Я еще могу.

Я вдруг понял, что ощущаю под подошвами сапог какую-то странную твердость. Это было не похоже на вязкую почву, превращенную дождем в болото. Я опустил глаза книзу и увидел асфальт. Старый, потрескавшийся, занесённый грязью и песком. Много лет не езженный. Почти уже не заметный. Но всё же это был асфальт.

— Дорога, — констатировал я.

— Мы не знаем, куда она ведет, — покачала головой Маричка.

— Не важно.

Все дороги ведут туда, где живут или когда-то жили люди. А в таких местах, как правило, можно укрыться от дождя. Ни о чем большем я сейчас не мог думать.

— Ты не уйдешь далеко! Ты едва стоишь! — попробовала девушка образумить меня, однако в ее глазах можно было прочесть осознание тщетности этой попытки.

— Мы не можем просто остаться тут, — резонно заметил я.

«Двести шагов», — дал я себе мысленную установку, упрямо сжав зубы, губы, задницу и кулаки. — «Я сделаю ещё двести».

§ 61

Я даже не пытался считать, сколько же шагов я сделал на самом деле. Так или иначе, их было куда больше двухсот. Но я обманывал себя. Каждый раз я убеждал себя, что сделаю еще сотню. Или полсотни. Ведь ты всегда найдешь в себе силы, чтобы сделать сраных полсотни шагов, разве нет?!

Ливень, казалось, уменьшился, а гроза переместилась куда-то вдаль. Теперь дождь шел ровно, со средней интенсивностью. Но туман оставался все таким же плотным и непроглядным. Мы плелись медленно, в меру оставшихся у нас сил, тем более, что дорога шла под небольшим уклоном в гору. Время от времени из тумана выплывали ютящиеся на обочине голые остовы проржавевших машин, оставленных здесь в незапамятные времена. Однако коррозия изъела их кузова так сильно, что дождь, не встречая особых препятствий, лился внутрь сквозь крышу и дальше сквозь днище. Я вертел головой по сторонам, надеясь, что где-то рядом будут здания, неважно, насколько ветхие, где можно укрыться. Но даже если они и были в радиусе видимости, их скрывал туман.

Маричка не выдумала собак. Очень скоро я тоже услышал их. Дворняги не отлеживались в сухом месте, дожидаясь окончания непогоды. Эти звери были достаточно умны, чтобы научиться, за последние пару десятков лет, новым законам природы — облачность и осадки намного менее опасны, чем палящее солнце. У собак был хороший нюх, и они были, несомненно, очень голодны. Лишь голод обладал волшебной силой, позволяющей псам преодолеть страх перед двуногими приматами с палками и камнями, тысячелетиями трамбовавшийся в генах их предков.

Я не обманывал себя надеждой, что бродячие псы охотятся на свиней или ещё на кого-то из четвероногих обитателей пустошей. Слишком отчетливо слышал, что вой, лай, шорох и грызня раздаются все ближе и ближе. Вскоре мне начало мерещиться, что я даже могу разглядеть худые тела со всклокоченной мохнатой шерстью, мельтешащие у самой кромки тумана на обочине дороги. Стая дворняг прибежала сюда именно из-за нас. И вряд ли их привело лишь желание полакомиться остатками нашего обеда.

Никто из нас долго ничего не говорил по поводу собак, но Маричка, которая и ранее не отходила от меня дальше метра, теперь и вовсе прижалась ко мне, взяв под руку. Я хотел дать ей свой второй пистолет, запасной, но передумал. По её испуганному взгляду я осознал, что если даже она и умеет стрелять, то уж точно не попадет в подвижную цель сейчас — измученная, напуганная, в тумане и под дождем.

— Они набросятся на нас, да? — наконец не выдержала молчания она. — Я знаю, они могут! Люди никогда не ходят по пустошам так вот, пешком, в одиночку или подвое!

— У меня есть пистолет, — ответил я, удивляясь, что мой голос звучит спокойно.

Я и правда долгое время не видел серьезной опасности. Верил, что рыщущие во мгле трусливые твари надеются, что мы ослабеем и упадем, но не рискнут напасть на нас живых, стоящих на ногах. Я совсем позабыл истории совсем противоположного толка, которые не раз слушал в детстве от людей, побывавших на пустошах, включая собственных родителей. А может, просто не хотел вспоминать.

Я понял, что наступил переломный момент, когда одна из бестий предстала на дороге прямо перед нами. Наверное, это был вожак стаи. А может быть, самая голодная или глупая из них. Я остановился. Предостерегающим жестом руки не позволил идти дальше Маричке, хоть она и так не собиралась.

Преградившая нам путь собака, глухо ворча, присматривалась к нам налитыми кровью глазами, будто оценивая. В ней было что-то от добермана, что-то, быть может, от овчарки, но сейчас, после многих поколений смешения крови, порода уже не имела значения. Дворняга была худой, как скелет, но жилистой, с сильными лапами, фута два в холке. Серая свалявшаяся шерсть на загривке стояла дыбом. В налитых кровью глазах можно было увидеть, как первозданный страх перед людьми, былыми владыками собачьего рода, отступает пред гораздо более сильным инстинктом, каковым была крайняя степень голода.

— Иди прочь! — прикрикнула Маричка, но ее хриплый голос предательски надломился, в нем даже глухой ощутил бы неуверенность и страх.

Наконец пес решился. Согнул лапы, готовясь к прыжку. Предупредительно зарычал, обнажив желтые клыки. Я почувствовал, что он вот-вот нападет. Но даже если я и ошибался, я не стал рисковать. Нас разделяло ярдов семь, не больше. Зажмурив левый глаз, чтобы слегка плывущая перед глазами картинка не мешала прицеливанию, я спустил курок. Больше всего боялся в этот момент, что промокшее, грязное оружие подведет. Но пистолет податливо отозвался на движение моего пальца чмокающим, исковерканным глушителем звуком выстрела. Пуля безжалостно ужалила животное, готовое ринуться на нас, заставив взвыть от боли. Я тут же выстрелил еще два раза, проводя стволом следом за начавшим метаться в агонии силуэтом. Увидел, как зверюга, с застывшим на морде оскалом, скручивается в конвульсии и утыкается простреленной головой в асфальт в нескольких шагах от нас.