Писарев - Юрий Николаевич Коротков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Трудно передать чувства матери и сестер, обнявших наконец своего ненаглядного Митю в маленькой квартирке на Малой Дворянской. За четыре с половиной года сестры выросли и изменились. Верочка стала вполне самостоятельной и своими переводами для петербургских газет и журналов полностью себя обеспечивала. Тринадцатилетняя Катя училась в гимназии. Держалась она совершенно независимо, была коротко острижена и называла себя нигилисткой. В квартире Писаревых собиралась молодежь, главным образом старые знакомые Веры и, конечно, — Павленков. Появлялись и новые люди — среди них художник Крамской.
На освобождение Писарева откликнулась Раиса Гарднер. «Мама, милая, дорогая, — писала она 25 ноября из Москвы, — вы должны быть так счастливы, что я не знаю, что и сказать вам. Великая радость, как и великое горе, заставляют молчать окружающих. Роднушка моя, небось и дышится-то легко как?.. Мите скажите, что я за него очень рада и душевно желаю, чтоб ему жилось возможно лучше…» В том же письме Раиса сообщала, что на днях из Москвы в Петербург едет Мария Александровна Маркович.
Мария Александровна провела в Петербурге всего несколько дней, она спешила в Париж, чтобы ликвидировать там свои дела. Этих нескольких дней оказалось вполне достаточно, чтобы между троюродными братом и сестрой возникла глубокая симпатия. Писарев и Маркович виделись в последний раз в апреле 1859 года, когда Митя был еще восемнадцатилетним студентом, только еще вступающим на путь журналистики, а Маша двадцатипятилетней счастливой в замужестве женщиной и восходящей звездой. За семь с половиной лет много воды утекло. Писарев превратился в зрелого мужчину, за спиной которого было почти пятилетнее крепостное заключение, а литературная слава его затмила перевалившую уже за свою вершину славу Марко Вовчка. Мария Александровна давно рассталась с мужем. Месяц назад она возвратилась из-за границы, привезя в Москву в оцинкованном гробу тело Александра Пассека, своего возлюбленного.
Узнав об освобождении Писарева, прислал ему свой привет из вологодской ссылки Шелгунов. Старое знакомство возобновилось.
Писарев — Шелгунову, начало 1867 года:
«Николай Васильевич! Мне было в высшей степени приятно получить ваше милое, дружеское письмо. Я часто думал о том, как бы нам хорошо было жить в одном городе, часто видаться, много говорить о тех вещах, которые нас обоих интересуют, и вообще по возможности помогать друг другу в размышлениях и работах. Виделись мы с вами, если я не ошибаюсь, счетом три раза, но я читал вас постоянно года три или четыре при такой обстановке, когда читается особенно хорошо и когда книга составляет единственный доступный источник наслаждения. Поэтому я вас хорошо знаю и давно люблю как старого друга и драгоценного собрата.
Я предложил Людмиле Петровне[7] служить вам по части выбора книг, но, право, не знаю, сумею ли я в скором времени быть вам полезным. Скажу вам откровенно, Николай Васильевич, что я теперь сам не свой и что голова у меня преглупая. Я все-таки живой человек, и на меня нахлынули такие впечатления, которых я был лишен в продолжение четырех лет, когда был вашим близким соседом. Вы видите, что в письме моем нет ничего дельного, и пишу я его к вам собственно для того, чтобы показать вам, что я очень дорожу перепискою с вами, что я вас уважаю и люблю. Надеюсь, что когда-нибудь я поумнею снова и буду иметь возможность быть вам полезным».
Жестокая реакция, наступившая в России после выстрела Каракозова, не слабела. Откровенные крепостники, заняв министерские посты, стремились урезать и без того куцые буржуазные реформы. Фактическим главой правительства стал главноуправляющий III отделением граф П. А. Шувалов («Петр, по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй», — охарактеризовал его Ф. И. Тютчев). Тайная полиция царила повсюду, под ее наблюдением находились даже члены царской семьи. Верноподданнический угар резко сдвинул образованное общество вправо. Журналистика задыхалась под цензурным прессом. Немногочисленные революционеры, уцелевшие от репрессий, ушли в глубокое подполье. Демократическая молодежь — «нигилисты» и «нигилистки» (а в них зачисляли даже за одну только прическу) осмеивались «образованной толпой», преследовались полицией.
Писарев был озабочен положением, в котором оказался демократический лагерь, судьбой революционной молодежи, раздумывал над методами борьбы в новой обстановке. Его статьи конца 1866-го и всего 1867 годов посвящены урокам недавнего прошлого, вопросам революционной тактики и этики революционера.
В первой же статье, написанной на свободе (декабрь 1866 года), он выступил в защиту «мыслящих героев», «борцов за идею». «Бывают такие времена, — писал он, — когда общество относится к этим людям несправедливо; оно придирается с близоруким злорадством ко всем внешним, мелким и безвредным шероховатостям их характера; оно осмеивает и порицает их костюм, их прическу, их манеры, их резкий тон; в каждой безразличной мелочи оно видит или подозревает преступные и разрушительные тенденции». Используя сочинения второстепенного беллетриста Ф. М. Толстого, изданные в двух томах, Писарев «мыслящим людям» противопоставляет «праздных и неподвижных коптителей неба», составляющих «так называемое образованное общество». Стремления и поступки «бессознательного большинства», анализируемые критиком, обнажают его цинизм, пошлость и ничтожество. Значительная часть статьи, названной Писаревым «Образованная толпа», посвящена роману «Болезни воли». Герой этого романа, князь Пронский, всем и по всякому поводу говорит правду в лицо. Эта правдомания причиняет ему множество неприятностей и приводит в конце концов к полному разорению и заключению в психиатрическую лечебницу, где врач признает его здоровым и оставляет своим помощником. Сюжет романа служит для критика поводом для ряда соображений о воспитании, нравственности, поведении в обществе. Наиболее существенны мысли Писарева о форме целесообразного протеста. Он осуждает князя Пронского за растрату умственных и нравственных сил «на бессвязные подвиги мелкой борьбы»; все его несчастье критик видит «в неумении найти себе в жизни определенную общеполезную задачу». По мнению Писарева, следует действовать не против частных проявлений зла, а против общих его причин, уничтожение которых повлечет за собой исчезновение и всех следствий этих причин. «Протестующая личность, — утверждает Писарев, — должна соединять в себе голубиную кротость с змеиной мудростью». «Безнадежный… протест против какого бы то ни было нравственного или общественного зла приносит обществу всегда больше вреда, чем пользы». В этих мыслях Писарева нетрудно увидеть его оценку покушения Каракозова.
