Красавица и генералы - Святослав Рыбас

Имя Чехова ничего ему не сказало, и Нине стало почему-то от этого легче. Она знала, что француз находится в Новочеркасске для консультации капитана из французской миссии. Капитан опростоволосился, и его отозвали, а Симон с помощью театральных впечатлений собрался доказать, что русские генералы все равно просчитаются.

- Придут красные и вырубят ваш сад, зачем? - спрашивал он.

- Пусть лучше красные, чем иностранцы, - отвечала Нина, чувствуя себя выше Симона.

Она мыслила так, как будто за ней по-прежнему была вся империя, а не донская и северокавказская окраина, и в эту минуту в ней национальное заслоняло другие интересы. ..

Они вышли из театра и направились к гостинице "Европейская", где каждый занимал номер, соответствующий его нынешнему положению, - Нина скромный, без ванны, а Симон - дорогой. Дул северный забойный ветер, лицо секло снегом.

Симон наклонился к ней, сказал о Петре Великом, который не боялся иностранцев, зато разбил и внутренних врагов, и шведов.

Нина подняла воротник шубы, вспомнила, как Симон обманул ее. И еще обманет. К кому ей притулиться?

Они вошли в гостиницу. Он проводил ее до номера, затеял легкий разговор, и она подумала: приглашать его или не приглашать? Петр Великий, наверное, пригласил бы. А чем она хуже?

Но попрощалась, не пригласив.

Симон попытался принять ее твердость за флирт, однако Нина просто сказала:

- Не надо. Не хочу.

Он вскинул голову, засмеялся, как пройда, и ушел. Нина заперла дверь. "Мало я ему всыпала!" - мелькнуло у нее.

Атамана Краснова уже не было в атаманском дворце, его сменил сторонник Деникина Богаевский, и весь Новочеркасск стал по отношению к Екатеринодару в подчиненное положение.

На следующий день Симон позвал Нину завтракать и за столом показал фокус: вынимал из портмоне разные банкноты и раскладывал на скатерти. За сотенной Донского казначейства с изображением Ермака Тимофеевича в медальоне легла двухсотпятидесятирублевка с Матвеем Ивановичем Платовым, деникинские с Царь-колоколом и мартосовским памятником Минину и Пожарскому, затем невесть зачем хранимая зеленоватая купюра бывшего украинского гетмана Скоропадского. Последним был стофранковый билет.

- Ты вчера была чересчур патриотка, - сказал Симон, хмуря черно-рыжие брови. - Вот перед нами картина всей нынешней обстановки. Какие деньги тебе по душе?

- Иди к черту! - отмахнулась Нина. - Чего тебе надо?

- Значит, франки, - улыбнулся Симон. - Капитал, Ниночка, не любит национальной ограниченности. Советую тебе всегда иметь перед глазами эту денежную палитру, тогда ты уцелеешь в этой буре.

Он накрыл ее руку, сжал и под столом прижался коленом к ее колену.

- Не пропаду, - ответила она.

Приблизился метрдотель, крупный статный мужчина с подвязанной левой рукой, - явно вчерашний офицер.

- Артамонов? - узнавая, спросила Нина.

На нее повеяло Ледяным походом, и стало неловко от того, что на столе лежат деньги, а Симон держит ее кисть.

- Вы знакомы? - спросил Симон.

- Мадам ошиблась, - холодно произнес Артамонов. - Мы не знакомы.

- Как не знакомы? - удивилась она. - Вы Сергей Ларионович Артамонов, штабс-капитан, ранены под Таганрогом.

Артамонов молча подал Симону карточку, сжав губы, слегка поклонился и отошел. Нина была уязвлена, как будто он застал ее за чем-то постыдным. Она выплеснула на Симона рассказ об этом человеке и сказала, что Артамонов, должно быть, посчитал ее проституткой.

- Нет, Ниночка, - возразил Симон. - Ему тяжело, что ты увидела его в прислугах. Забудь о нем. Он пропащий.

Настроение у нее было испорчено, и воспоминания о погибших и калеках охватили ее.

Симон это понял, стал ругать англичан, которые всегда норовят поссорить русских и французов.

Заснеженный берег Дона, озаренный кострами, встал перед ее глазами, потом - редкая цепь, бегущая к мосту в Лежанке, вытаращенные глаза юнкера Старова...

- Брось, Нина, ты капиталистка, - не вынес ее хандры Симон. - У тебя не должно быть отечества в привычном смысле. Те, кто защищает только родные хаты, хорошо дерутся в своих станицах, но за их пределами - быстро разлагаются. А для нас с тобой весь мир отечество. Что для мира потеря одной песчинки? Мелочь.

Симон хотел отвлечь ее, заговорил о сбыте угля, который в связи с изменением командования должен был получить новые рынки.

- Как тебе не стыдно! - отмахнулась Нина. - За кого ты меня принимаешь? У меня есть душа и сердце. Не хочу слышать о проклятом угле!

Симон склонил черную голову с четким розоватым пробором и продолжал говорить о новых рынках, словно и не слышал о душе и сердце.

5

Через несколько месяцев, в июле, в разгар наступления на Москву Добровольческой армии, Нина Петровна Григорова, заключив контракт о поставке каменного угля в Константинополь, спешно отправляла эшелоны по железной дороге в Мариупольский порт.

Она знала, что уголь запрещен для экспорта, но без колебаний направляла его в Турцию, а не в белогвардейскую Одессу, куда предписывало направлять управление торговли и промышленности Особого Совещания при Главнокомандующем. В управлении сидели глупцы, они ограничивали свободу торговли, оставили в силе хлебную монополию и твердые цены на хлеб, надеясь после этого, что либо нужда, либо патриотизм заставит купцов торговать. Разве они не догадывались, что власть патриотизма действует только на обездоленных, а уверенным в себе и образованным людям требуется свобода?

Если бы у Нины спросили, как понять, почему она не помогает своей армии, она бы ответила, что это не так, что она сохраняет рудник от краха и выплачивает рабочим жалованье. Она уже устала от жертв.

Стояла степная июльская жара. Над выгоревшими желто-бурыми травами трепетали миражи, сухой ветер расчесывал белесые сети ковылей, и среди однообразной безотрадной дали, под мутно-голубым небом трещали кузнечики, завивались пыльные столбы вихрей, плыли по горизонту туманные леса и голубые озера.

Нина вспоминала Макария и не верила, что он умер. Еще ярко жил жаркий день, когда она с Петром и Макарием мчалась по степи и потом ела в балочке арбуз и разговаривала о казачьем свадебном обряде. Она не видела их мертвыми и никогда не увидит. Свежий, чуть сереющий крест на Троицком погосте ничего не говорил о Макарии. Стоило ли погибать за мешок с мукой? И зачем погибать? В чем смысл гибели? Что-то неумолимое отнимало у нее все, что поддерживало ее, - мужа, имение, незыблемость державы.

В мае мобилизовали Виктора, и приказ о мобилизации гласил: "Штаб Добровольческой армии телеграммой 60/0032 сообщил, что в связи с продвижением армии Главнокомандующий приказал распространить действие приказа от 29 апреля с, г. за № 391 "О призыве учащихся высших и средних учебных заведений" на всю территорию, занятую ныне и освобождаемую от большевиков вооруженными силами юга России.