Том 3. Морские сны - Виктор Конецкий

Если же ваше плавание недостаточно затянулось и ностальгии вы еще не ощущаете, то следует попасть в какую-нибудь неприятность, влипнуть в историю. Например, пусть у вас не хватит при сдаче груза тридцати бухт катанки или парочки автобусов — такое на торговом флоте бывает. И сразу вы переживете острый приступ тоски по дому и маме, утратите ясность духа и приобретете болезненную, но необходимую для высокого творчества психическую неясность.

Дакарские сказки

Памяти моего первого редактора, учителя, друга — Маргариты Степановны Довлатовой

Отшвартовались в Дакаре семнадцатого декабря к десяти утра. По закону подлости при сильном отжимном ветре в момент подачи кормового продольного швартова отказал брашпиль и нас поставило чуть не перпендикуляром к причалу.

По причалу разгуливали и с ленивым любопытством наблюдали за нашей швартовкой сенегальцы в балахонах-бурнусах до самых пят. Такое одеяние называется бубу. Просторное одеяние. А под бубу мусульманские — с мотней — штаны. Наши матросы убеждены, что мотня «по религиозной причине Корана»: новый Магомет якобы должен неожиданно родиться у мужчины, а чтобы новорожденный, выпадая из мужчины на свет божий, не разбился о землю, они и носят такие штаны.

Не знаю, придумали все это матросы или на самом деле так. Ясно одно: бурнусы-балахоны мешают сенегальцам, когда надо достать монету из штанов или сделать другие мелкие дела. Но бубу только на любопытствующих бездельниках. А грузчики в ужасной рвани. Эти работают головой в том смысле, что таскают огромные мешки арахиса на темени. Тяжко видеть их работу, когда вокруг фырчат автопогрузчики и электрокраны.

Не успел трап коснуться причала, как возле борта развернулся этнографический музей. Идолы, газели, пироги с гребцами и ожерелья.

Чудесными красками сверкают ожерелья под сенегальским солнцем. Нанизаны шишечки, сушеные ягоды или семена, плоские камушки, кусочки дерева, раковины, клыки морских рыб и западногерманского производства стеклярус.

На борт поднимаются три охранника. Нас они охраняют от сенегальцев или сенегальцев от нас — неясно. Но кормить их мы обязаны. С нами охранники добродушны и ненавязчивы. С соотчичами — свирепы, если соотчичи в рвани. Английский не знают и знать не хотят. Французский знают, но мы не знаем.

Стоянка впереди долгая. На берег я не тороплюсь. Наблюдаю мусульманские молитвы.

Когда наступает время, охранник-правоверный бросает пост, спускается с трапа на причал, подбирает картонную коробку, распластывает ее на бетоне и ориентирует себя спиной к весту, лицом к осту. Затем выключает себя из действительности.

Мимо проносятся грузовики с прицепами.

Шумят транспортеры, подавая в цистерны канадскую пшеницу.

Пшеница насыпана огромной пирамидой прямо на причал. Четверо босых негров гребут пшеницу лопатами к жерлам транспортеров. Негры в едкой пыли, рты завязаны грязными тряпками.

Охранник ничего не видит и не слышит. Он опускается на четвереньки, кланяется, поднимается, присаживается на корточки, на карачки, на пятки, скособочивает коленки, складывает, вздымает и опускает руки.

Вокруг продолжает громыхать и торопиться современная портовая жизнь.

С метками на головах идут докеры.

Бегает наш судовой пес Пижон и дрожит от страха перед чужим миром.

В просвете под эстакадой виден кусок гавани. На фоне воды молчат плакучие тропические деревья. Тянет к ним, к зелени, к живой тени, к шелесту листьев.

На крышах пакгаузов сидят голуби. Время от времени они взмывают в небеса неряшливой стаей.

В зените парят большие темные медлительные птицы, похожие на коршунов издали и на грифов вблизи. Это вантуры, птицы-ассенизаторы. Они жрут нечистоты вокруг нищих хижин в Медине — пригороде Дакара.

Охранник молится.

Какому-то полицейскому есть до него дело, но охраннику нет дела ни до кого. И никто не рискует прервать его молитву.

Арабские лавочки на дакарском базаре легко опознаются по запаху.

Если во мне сохранилась еще романтика, то ее можно разбудить дымом арабского табака или каких-то еще их курений. Запах, вызывающий томление духа. Его тянет вдыхать, впитывать, мять в пальцах, втирать в переносицу, набивать в карманы, чтобы унести с собой, чтобы не расставаться с ним. Курить самому арабские табаки не доставляет удовольствия. А когда курят в твоем присутствии, вдруг начинает казаться неизбежной встреча с заколдованной красотой.

Чтобы быть настоящим моряком, надо остаться навсегда мальчишкой. Да, надо научиться ломать чужие воли и брать на себя любую ответственность, надо отвердеть скулами и глазами, надо неколебимо знать, что судно — это машина, которая зарабатывает деньги. И при всем том надо остаться навсегда мальчишкой, которому форма дороже содержания. Только те, для которых форма дороже содержания, смогут всю жизнь преодолевать тоску и серость морской работы.

В детстве я жил в одном доме с известным кораблеводителем Н. М. Сакеллари. Он умер, когда мне было семь лет. Помню запах его трубочного дыма, оставшийся в сырости парадной после прохода штурмана в гавань квартиры по каменному фарватеру лестницы. Мы — мальчишки — поднимались вслед за Сакеллари, фильтруя сквозь слизистые носов малейшие клочки этого томительного дыма. Ничто лучше дыма не может символизировать даль таинственных стран и даль твоей завтрашней жизни. Но когда приходит пора заложить эти дали в трубку и примять их привычным нажатием большого пальца, дым изменяет запах и вызывает обыкновенный кашель курильщика. Письма А. В. Сакеллари

Уважаемый Виктор Викторович!

Решаюсь написать Вам наудачу и подвигнуло меня к этому письмо дочери — в Вашей книге «Морские сны» она наткнулась на фамилию моего дяди Н. А. Сакеллари.

О его существовании я знал с детства, но мои родители, то ли из скромности, то ли по другой причине, в родню знаменитому моряку-ученому не навязывались. Тем не менее у меня родственный интерес к нему всегда существовал. Запомнились такие сведения о нем, как участие в Цусимской эпопее, в походе «Красина» на выручку челюскинцев, приходилось читать и воспоминания адмирала Горшкова об учебе в академии им. Фрунзе. Отложилось в памяти и сообщение о его кончине в 1936 году. Волновало и то, что в бытность командировок в Ленинграде в 50-е и 60-е годы по заводским делам во мне признавали ленинградца, т. к. откуда же могут быть Сакеллари, если не из Ленинграда?

К старости каждый из нас так или иначе обращается к своим корням, к истокам рода, как бы сверяет себя, свою душу, свою жизнь и ответственность перед нею, перед Родиной и народом. Это чувство и раздумья об этом естественны и святы. Мне кажется, эти высокие слова не покажутся Вам фальшивой нотой в устах 78-летнего человека…

Андрей Владимирович Сакеллари

28.12.91, Елец.

Дорогой Виктор Викторович!

Получил днями Ваше письмо… Естественно, облик Н. А. Сакеллари вписывался в тот слой русской интеллигенции, который его формировал, которому он следовал в службе, поведении и быту. Еще бы: морской офицер, дворянин, ученый, патриот. Я понимаю и разделяю Вашу мысль, что умер он вовремя: тень зловещего, черного крыла 37-го накрыть его не успела. А быть такое могло…

Коротко о себе и моих братьях. Все, и я в том числе, вышли лишь в простые рабочие и солдаты. Ни один не получил образования, кроме школьного. Не по бездарности, конечно. Причиной тому — кульбиты истории и, отчасти, происхождение. Весной 1914 года наше семейство переехало из Москвы в Подмосковье, в деревню при ст. Кудиново. Отец после бурной молодости стал земским страховым агентом. А после революции работал по разным предприятиям, преимущественно в Москве главбухом. Я в 31-м кончил 9-летку и встал к станку на заводе «Электросталь». После фронта опять к токарному станку. Закончил трудовой путь ведущим конструктором Базовой лаборатории на заводе. В партию вступил в 51-м году, вышел из нее 9 июля 1991 года. Много читал вообще. Читаю и теперь. «Вчерашние заботы» с чистым сердцем отношу к Вашей большой удаче. Что не фигура, то перл… У Вас свое лицо, своя добрая ироничность, своя незалитературенность…

Примите мои самые добрые пожелания в нашей испоганенной, унизительной обстановке.

А. В. Сакеллари

05.02.92

Из «Морского энциклопедического словаря» (Логос, 1995):

«Сакеллари Николай Александрович (1880 1936) видный специалист в области теории и практики кораблевождения, капитан дальнего плавания, профессор (1935), флагман 2 ранга. В 1901 г. окончил физико-математический факультет Новороссийского университета. С 1903 г. юнкер флота. В 1904 г. сдал экзамены за полный курс Морского корпуса и был произведен в мичманы. В должности штурмана броненосца „Орел“ совершил переход на Дальний Восток в составе 2-й Тихоокеанской эскадры и принял участие в Цусимском сражении (1905). После войны был штурманом крейсеров „Россия“ и „Диана“. В 1913 г. окончил Гидрографическое отделение Николаевской Морской академии и был назначен преподавателем навигации в Морской корпус. Получил чин старшего лейтенанта. В 1913–1914 гг. исполнял должность флагманского штурмана штаба командира учебного отряда Морского корпуса. В 1914–1915 гг. был флагманским штурманом бригады крейсеров Балтийского флота. В 1915 г. командовал учебным судном „Астарта“, а в 1916 г. учебным судном „Рында“. Произведен в капитаны 2 ранга. С 1916 г. на преподавательской работе в военно-морских учебных заведениях. В 1924 г. был штурманом посыльного судна „Воровский“ во время перехода из Архангельска во Владивосток. В 1929–1930 гг. обеспечивал переход линейного корабля „Парижская Коммуна“ и крейсера „Профинтерн“ из Кронштадта в Севастополь. Автор трудов „Сущность кораблевождения“ (1922), „Записки по девиации компаса“ (1932), „Описание мореходных инструментов“ (1933), „Навигация“ (1938). Его именем назван полуостров в Антарктиде».