Право выбора - Михаил Колесников

— Убирайтесь, пока я вас не вышвырнул вон!

Он побледнел, поднялся, смерил меня ироническим взглядом и, не сказав ни слова, вышел.

— Как ты смеешь! Как ты смеешь! Несчастный ублюдок! Вон из моего дома! — кричала во весь голос Лиля. Вид ее был ужасен. Прекрасное лицо исказила гримаса. Губы нервно дрожали.

Я усмехнулся, пнул ногой дверь и лениво стал спускаться по лестнице. Больше к Лиле не заходил, оставив у нее все свое скромное имущество.

Последнее слово, таким образом, осталось за мной. И теперь она, переборов свою гордость, приехала на рудник. Я поверил в ее раскаяние, но сказал:

— Спасибо за участие.

— Спасибо — да или спасибо — нет?

— Спасибо нет! Мне пока нечего делать в Москве. Уезжать отсюда я не собираюсь. Ты напрасно проделала такой длинный путь. Можно же было написать, и я ответил бы то же самое. Мне кажется, что ты так ничего и не поняла. Напрасно ты воображаешь, что я уехал под впечатлением нашей размолвки, чтобы пережить свое горе в лесной глуши. Это, может быть, и романтично, но я более трезвый человек, чем это могло тебе показаться. Я уехал от самого себя. Если первое время меня еще как-то удерживала любовь к тебе, то после я понял, что любви нет. Я по-прежнему уважаю твой большой талант, охотно слушаю твои песни по радио, но вернуться к тебе не могу. Это было бы лицемерием.

— Ну хорошо. Тогда объясни: зачем весь этот маскарад? Ты человек не без дарования, даже больше того — талантливый. Тебе нужно писать, а ты, как я слышала, работаешь простым экскаваторщиком. Прости, но все как-то не укладывается ни в какие рамки, твои поступки просто бессмысленны. Ты губишь себя.

Я купила новый письменный стол — думала при этом о тебе. Он такой просторный и пахнет лаком и высушенным деревом. Я не верю, что все, что ты говоришь, серьезно. Обычное твое упрямство.

В конце концов, здравый ты человек? Мы так хорошо знаем друг друга, что я не поверю в твои кривляния.

Если ты решил добиваться успеха, то это возможно лишь в столице. Стоило тебе исчезнуть, как все твои друзья сразу же забыли о тебе, и даже никто ни разу не поинтересовался, куда ты делся.

— Следовательно, у меня не было настоящих друзей.

Среди осинок мелькнула тень. Я поднял голову: на тропинке стояла Настя Виноградова. На ней был все тот же желтый сарафан. Настя с любопытством следила за нами. По-видимому, она слышала большую часть разговора. Когда мы поравнялись, она с неприкрытым злорадством произнесла:

— Здравствуй, кавалер! А тебя-то твоя Катюша по всему руднику ищет. Меня послала. Разыщи, говорит, моего рыжего, очень нужен по семейному вопросу…

Это была явная ложь, выдумка от начала до конца. Так вот как Настя решила отомстить мне за свое унижение!

— Пошла вон, дура! — сказал я беззлобно.

Недобро сощурившись, Настя скрылась в осиннике.

Лиля поджала губы. Затем сказала приглушенным, странно вибрирующим голосом:

— Можешь дальше не разглагольствовать. Я все наконец поняла. В самом деле, мне не следовало тащиться так далеко. Можешь не провожать меня: обратную дорогу найду сама…

Она бросила на меня взгляд, полный собственного достоинства (сломленная было гордость возмутилась!), повернулась и медленно пошла по просеке. Я не стал догонять ее.

27

Как мне сообщили, Лиля остановилась в доме начальника рудника, у гостеприимной Ульяны Никифоровны. На всех заборах появились яркие печатные афиши с портретом столичной солистки Лили Огнивцевой (Лиля всегда придавала большое значение оформлению афиш).

У билетной кассы творилось что-то невообразимое. Как всегда в таких случаях, все переругались, обвиняли рудничный комитет и другие организации за нераспорядительность. Единственный концерт!.. После чего артистка сразу же отбывает в Москву. Можно было подумать, что она специально приезжала на рудник Солнечный, чтобы выступить здесь всего один лишь раз и уехать. Счастливый Бакаев потрясал билетами:

— Моя Мария Егоровна постаралась! Всех растолкала, а к окошечку пробилась. С такой женкой не пропадешь…

Я не умею выстаивать в очередях, а потому решил на концерт не ходить. Но обо мне позаботились. Опять пришел в барак Сашка Мигунев и принес розовый, слегка надушенный конверт: в нем было два билета, — по всей вероятности, имелась в виду Катя. Я позвонил Кате в контору, но она коротко бросила:

— Спасибо. Уже достала.

Еще бы! По своей наивности я думал, что главный инженер может остаться без билета. Значит, будем сидеть на разных местах. Настроение упало. Кроме того, что-то холодное, недоброе уловил в голосе Кати: наверное, Настя уже постаралась.

Пришел в барак Киприян Виноградов, подавленный, сумрачный.

— Жалость какая! — простонал он. — Один-единственный раз!.. Такая артистка… А я сиди дома! Моя холера даже задом не пошевелила, чтобы достать билеты. А мне с работы отлучиться нельзя было. Слышал, тебе она вроде знакомая? Может, достанешь? Век в долгу буду!

И такая приниженность звучала в его голосе, что я, не говоря ни слова, передал ему билеты. Киприян готов был целовать мне руки от радости. Бедный, бедный Кипря…

— Это вы зря, — рассердился Сашка Мигунев. — Выходит, я для этого черта старался? Тоже мне широкая натура: ему на блюдечке билетики приносят, а он швыряется направо-налево. Сами сказывали, что лично для вас. А, провалитесь вы со своими билетами! Тоже мне мальчика нашли! Бегаешь, бегаешь высунув язык, ублажаешь всяких, а они нос воротят. В холуя превратили…

Поклявшись больше не ходить за мной, он, взбешенный до крайности, покинул барак.

Оказывается, на руднике Лиля пользовалась большой известностью: ее песни знали, скупали пластинки, местные таланты женского пола подражали ей.

Все ушли на концерт, а я остался в гордом одиночестве. Лежал на кровати прямо в сапогах, заложив руки за голову. Было грустно. Представил залитый светом зал и Лилю на сцене. Не смогла противостоять желанию сделать еще один финальный красивый жест — решила дать мне прощальный концерт, а я, не оценив этого, лежу в своем бараке. Не слишком ли это жестоко с моей стороны? В сущности, у меня нет поводов обижать ее. Были в нашей совместной жизни светлые дни, и немало таких дней! Должно быть, в самом деле у меня тяжелый характер. Ну, а…

…люди,и те, что обидели,вы мне всего дороже и ближе…

Через прозу будней всегда пробивается что-то хорошее и светлое. Последнее слово все же осталось за ней. А Катя должна все понять. Я ничего не скрывал. Кто мог предполагать, что Лиля приедет сюда?

Но в этот вечер мне не суждено было предаваться раздумьям. В бараке опять появился Сашка Мигунев.

— Собирайтесь! — сказал он без околичностей.

— Куда?

— Пасти верблюда, вот куда! Приказано привести вас на концерт. Без билета. Стульчик вам особый приготовили. Эх, жисть-жестянка! Прилипнут как банный лист… Да скорееча! Некогда тут агитировать — уже впускать народ надо…

Пришлось одеваться. В клуб меня провели через черный ход, и я уселся в первом ряду на стуле. Вскоре зал стал заполняться зрителями. Я искал глазами Катю. Стул можно будет переставить ближе к ней.

И Катя показалась. Но была не одна. Она вошла в зал под руку с Дементьевым, оба неестественно прямые, высокие и бледные. Вот оно, оказывается, что! Ну и пусть сидят себе на здоровье! Значит, сплетнице Насте все же удался ее маневр… А я-то считал Катю умнее… Мне захотелось встать и уйти, но со мной заговорил Кочергин Иван Матвеевич, и голос у него был размягченный, добродушный. Он почему-то перешел на «вы», Ульяна Никифоровна приветливо кивнула мне, спросила:

— Почему перестали заходить? Мне хотелось бы поговорить с вами. Если не будет дома, значит, я на подстанции.

— Все недосуг. Зашились мы с экскаватором.

— Полно. Для друзей нужно уметь находить время.

И я снова подумал, что в этой женщине есть что-то неотразимо привлекательное. А она, по-видимому угадав мои мысли, опустила ресницы и лукаво улыбнулась.

Начался концерт. Лиля была в белом воздушном платье, как и в тот памятный вечер нашего первого знакомства. Наши взгляды встретились, и на губах ее мелькнула печальная улыбка.

Я разгадал ее затею: она пела те самые песни, что и в тот вечер, мои любимые песни. И как она пела! В голосе певицы были и восторг весны, и боль, и сожаление о чем-то давно ушедшем, и мягкая грусть. Я застыл, вновь покоренный силой чувства, скрытой в этом нежном, как звон хрусталя, голосе. Мурашки побежали по спине.

Лиля, вот она снова передо мной, легкая, грациозная, прекрасная, как экзотический цветок. Я вновь любил ее в эти минуты, и даже слезы подступали к глазам.

И никто во всем многолюдном зале, торжественно молчаливом, не подозревал, что этот концерт не для всех собравшихся, а для одного-единственного, ничем, по сути, не примечательного человека. И этим человеком был я. Если бы они, эти божества сцены, всегда, всюду и для всех пели так!..