Скорая развязка - Иван Иванович Акулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Большая комната в доме Ведуновых. Русская печь с медным отдушником. Слева дверь в другую комнату. Справа два окна во двор. На подоконниках цветы.
Г а л я поливает цветы. Д а р ь я С о ф р о н о в н а вяжет чулок, сидя у стола.
Входит В е р а.
В е р а. Даже и не верится, что в нашем тихом углу появились живые люди.
Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Пришлый народ — пьянки да драки. Воровство пойдет. Без замков жили.
В е р а. И пусть. Мир не без грехов. Пусть пьянки, пусть драки, но только не тишина, от которой криком кричать охота. Мамаша, вы уберите с окон свою герань. Это первый признак мещанства.
Д а р ь я С о ф р о н о в н а. Можно и убрать. (Ворчливо.) А по мне, стой бы она да стой. Зима у нас долгая, а герань и зимой зеленью порадует. Как без нее. Холодно совсем. (Уходит.)
В е р а. Милая сестричка, Галочка, поверь мне, что-то должно случиться. Вернее, случилось уже. А не надо бы. Не надо. Слушай, даже удивительно. Будто кто нашептывает: жди вот, жди. Спуталось у меня все… Начальника партии Пылаева я, оказывается, знаю. Знакомы мы с ним.
Г а л я. С этим самым Пылаевым, что ли?
В е р а. Да вот с ним. Уж какой день я вся не своя. Я подозревала, что это он, и боялась. Боялась. Я утихла, смирилась, и Иван — он мягкий, спокойный — легко мне с ним. И вдруг как божья кара на мою голову. И хочу чего-то, и боюсь, и зову, и проклинаю, и никто не пособит, да и не нужна мне ничья помощь. А тут как-то дай, думаю, пройдусь по ихнему лагерю. И увидела. И он, по-моему, увидел, узнал.
Г а л я. Пылаев?
В е р а. Все тот же. А я погибаю. Нет, Иван поймет меня и поможет. Если бы не Иван с его мягкой, любящей душой, я бы зачахла здесь, погибла. И вдруг… Как сейчас помню, был вечер нашего факультета, и он пригласил меня танцевать. Это и у вас, наверное, так: горняки, политехники — на вечера все в педагогический. Еще бы, ярмарка невест. Роман Пылаев. Высота. Боже мой. Что-то мы с ним говорили — не помню. Но в памяти осталось: любил и умел показаться. Однако и молодец был, чего уж там: все у него ловко, красиво, со вкусом. Что ни слово, то и к месту. И стихи читал: «Я земной шар весь обойду…» А сам такой большой, широкий, глаза открытые, лихие, дерзкие. Все, помню, думала: даст же бог! Кажется, поведет рукой — и все расступятся. Он в тот год кончил институт, а я была всего лишь второкурсницей… Вот и весь роман. Он небось и думать-то забыл. А мне потом как-то не везло на людей. Все серость. Потому, может, и запомнился. Как я хотела, чтобы он позвал меня с собой в дорогу! Глупая была… Да что была. Я и сейчас…
Г а л я. Что же дальше-то? Вера?
В е р а (не сразу). Не знаю, Галка. Ничего не знаю. Вроде все как-то изменилось… Или изменится. (После паузы.) Вот и говорю — не женское это дело — директорство. (Убирает комнату.) Летом, когда всякому захребетнику отдых, ты мечешься с дровами, ремонтом, покосом. Школа в двух зданиях. Все гниет, все валится, а у тебя ни денег, ни рабочих. С каждым рядись, каждого упрашивай, как нищий. Фу, какое противное слово. Поехала в делянку принимать дрова, а рубщик Хабизов как их наклал: через поленницу шапка пролетит. Распушил кладенку. А я его распушила. Потом пришлось уговаривать, чтоб не бросил работу. Сама взялась за пилу. Хвалю его, а сама думаю: на кой черт ты мне нужен. Вот так. Да, что ж я еще хотела? В район вот надо ехать, математика выколачивать. Весной как-то прихожу в школу — письмо из милиции: учитель математики Митяев задержан на базаре в пьяном виде. Ездил в район костюм шить. Пришлось уволить. Сейчас математика в школе нет. А где его взять? Не больно к нам едут: триста верст от железной дороги. Да и ребята трудные, мало развитые. От пня, как здесь говорят. Вот и собачиться здесь научилась. Курить.
Г а л я. Но Иван Павлович, он же помогает тебе.
В е р а. Боже мой, Галка, да куда бы я без него. Я ожесточусь порой, вспыхну, — ты меня знаешь, — а он скажет слово и смягчит. И все у него с заботой, запросто. И я к нему. И вдруг чую, как стучится в мою дверь мое прошлое. Новая сила, по которой я тосковала, сама не зная об этом. Я стала думать, что все зарождается и живет на белом свете только от сильной и активной любви. А у нас с Ваней все как-то созерцательно… А вот он, Митяев-то, легок на помине. К Дарье Софроновне опять небось гребется.
Г а л я. Зачем он к ней?
В е р а. Денег, поди, одалживать.
Г а л я. И она дает?
В е р а. Наверно, коль ходит. Ты его отправь туда, к мамаше. А я не хочу с ним встречаться. (Быстро уходит.)
Г а л я (смотрит в окно). Молодой. Высокий-то какой! Вел математику — значит, не глуп. А в район поехал — в милицию угодил. Конечно, какой уж тут учитель… Так бы, кажется, и спросила: ну от чего ты такой-то?
Входит М и т я е в.
М и т я е в (робко). Здравствуйте, пожалуйста. Извините покорно, мне бы Дарью Софроновну.
Г а л я. А зачем она вам?
М и т я е в. Уж позвольте, об этом я ей самой скажу.
Г а л я. Я вас знаю, Степан Дмитриевич.
М и т я е в. В селе живем. Здесь все друг друга знают. Вот и я вас знаю. Сестра нашей директрисы. Милая, хорошая девушка. Приехала в гости на каникулы. Будущий педагог.
Г а л я. И все?
М и т я е в. Пожалуй.
Г а л я. Немного же.
М и т я е в. Небось простительно: ведь я с вами хлеба-соли не водил. Да поглубже заглядывать в человека и не приучен. Хороший, дурной — вот и хватит. А в школе у нас и того проще. Написал характеристику, ленив, недисциплинирован, мог бы учиться лучше — и
