Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

– Говори, дружище, – мягко подбодрил его Гурьев. – Говори, я же слышу. Говори.

– Я не один прилечу.

– Ты никогда один не летаешь. Это просто глупо – летать одному. Ты не птица.

– Гур. Я с Надеждой прилечу. С Надей.

Вот это да, подумал Гурьев. Вот это да. А я как же?!

– Конечно, Варяг. Какие разговоры. Давно?

– Месяц почти. Ну, ты знаешь, как это бывает.

– Знаю, – Гурьев ощущал такую радость за друга, что не удержался от вопроса: – Ты как чувствуешь себя, Сан Саныч?

– Я себя чувствую, Гур, – незнакомым каким-то голосом сказал Городецкий. – Я себя чувствую, Гур, ты не поверишь. Может быть, впервые за все эти годы. Чувствую, что я – это я. Человек.

– Опять я угадал.

– Улыбаешься, знаю, – вздохнул Городецкий. – Скалишься во всю рожу, довольный, как…

– Жду, Варяг. Жду. Я хочу на неё посмотреть. Правильно ли я угадал.

– Правильнее уже не бывает, Гур. Не бывает правильнее – вот так я тебе скажу. Для меня – не бывает.

Вера, подумал Гурьев. Надежда. А где же моя любовь?

Да, подумал Гурьев, глядя на Городецкого, помогающего Надежде спускаться по трапу, я угадал. Это очень, очень хорошо. Вот только – что мне сказать ей?!

– Здравствуйте, Гур, – серьёзно проговорила Надя. Её пожатие оказалось неожиданно сильным, энергичным и тёплым. – Я так много слышала о Вас, мне Саша столько всего рассказал… Я знаю – вы сделали, что могли. Вы же не могли её полюбить, правда? Вы не можете полюбить всех. Поэтому – не говорите ничего, хорошо? Наверное, это просто – судьба. Да и вообще – если б не вы…

– Да ну их, слова эти, Надя, – вздохнул Гурьев. – Вы правы – ну их, совсем. Не надо ничего говорить. Хорошо, что вы прилетели. Просто хорошо. – Он указал подбородком на Веру и Дашу: – Это та самая девушка и её очень близкая подруга, Вера, жена её отца. Слово «мачеха» не люблю, да и не годится оно – вот совершенно. Сёстры они, подруги – а не мачеха с падчерицей. Они вам всё расскажут, покажут, Надя. Идите. Надеюсь, вы с ними подружитесь. И простите за всё.

Надя умоляюще оглянулась на Городецкого, тот кивнул: иди, всё хорошо. И сам шагнул к Гурьеву:

– Ну, здоров, князь Гурьев-Таврический, губернатор крымский… Показывай, показывай хозяйство своё.

– Такое же моё, как твоё, – усмехнулся Гурьев. – Идём.

Он быстро перезнакомил Городецкого с людьми и вручил Герасимову, только что не приплясывающему от нетерпения, кольцо:

– Открывайте, Михаил Михайлович.

– А Вы?! – опешил Герасимов. – Яков Кириллович… Как же так?!

– А мы с товарищем Городецким почаёвничаем пока, – усмехнулся Гурьев. – Не надо там лишнего гавканья, Михаил Михайлович, это же наука – пусть всё будет спокойно, научно, без этой беготни и подпрыгивания в присутствии большого московского начальства, которое только глаза пучит да щёки надувает – толку с него никакого обычно, беспокойство одно. А как достанете – если что интересное – позовёте и нас. Давайте. Удачи.

– Артист ты, Гур, – завистливо сказал Городецкий, когда археологи удалились. – Артист, артист – гений. Не просто бронепоезд – двухколейное бронечудище. Видел такой проект?

– Видел.

– И что скажешь?

– Ничего, Варяг. Никакое чудо-оружие ничего не сделает, если дать его в руки неумехам и трусам. На самом деле, всё решает взаимодействие родов войск и подразделений в бою, слаженность, слётанность и всё такое, а не тонны железа или лошадиные силы моторов. Надо дух воспитывать, а бронепоезд… Ну его, Варяг, совсем. Мне сейчас не до проектов с бронепоездами. И тебе до них дела не станет. Пойдём, клад тебе покажу.

– Что же ты там такое выкопал, – удивлённо приподнял брови Городецкий, шагая вслед за Гурьевым.

Они вошли в штабной вагончик.

– Ладно, неплохо, – кивнул, осмотревшись, Городецкий. Лицо его мгновенно сделалось жёстким, рабочим. – Ориентируй.

Гурьев открыл сейф, достал оттуда серый конверт и, вынув из него три снимка, положил их на столик изображениями вниз. На тыльной стороне каждого снимка были надписи от руки – «дочка», «мама», «бабушка и дедушка». Городецкий несколько секунд рассматривал нехитрый пасьянс. Гурьев показал пальцем на «дочку» и кивнул. Нахмурившись, Городецкий протянул руку, перевернул фото, поднёс к глазам. И долго, бесконечно долго рассматривал.

– Красавица, – он кивнул и взял следующий снимок. – Беру прикуп.

Некоторое Городецкий время цепко разглядывал оба фото:

– Ты смотри. Бывает же. Какое сходство.

– Всё? – с интересом спросил Гурьев.

– Нет, – буркнул Городецкий. – Не всё. Где-то я её видел. Где?

– Стареешь, секретарь, – вздохнул Гурьев, кивая на третий снимок.

Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию – и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на скулах. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.

Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:

– Вон зачем ты сюда рвался.

– Да если б я знал, зачем я сюда рвался.

– Но что-то же ты чуял.

– Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.

– Это точно?

– Это точно. Всё сходится – чуть ли не с точностью до часов и минут.

– А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?

– Надо сказать ей.

– Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…

– Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю – каждый день. Это царская кровь.

– Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!

– Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет – то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может – и нет. Вот если нет – тогда будем думать дальше. Царская кровь – это суд, Варяг. Суд окончательный, суд – на земле – последний. Как присудит, так и будет.

– Есть у тебя план – на случай «не пошлёт»?!

– Есть.

– Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?

– Да. Она её сходу признала. В общем, Варяг, готовься – сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок – и скажем. Войдём по самые ноздри.

– А Надя?

– Что – Надя?

– Наде – сказать?

– Ну, это ты, Варяг, сам решай. Надя – твоя жена, не моя. Но своей – я бы сказал.

– Ясно. Ну, тогда – по-семейному.