Самозванцы - Дмитрий Шидловский

– Что же ты тогда так переживаешь?

– Я за Янека опасаюсь.

– Не волнуйся, выживет парень. Он у меня хорошую школу прошел. Игорь тоже с ним занимался. Да и сам он не робкого десятка. А Сталин – совсем не та фигура, о которой стоит сильно беспокоиться.

– Дай Бог, ты прав. Ладно, оставим это. Я хотел говорить с тобой о другом. До февральской революции остались считанные месяцы. Времени у нас практически нет. В прошлый раз ты убил Распутина и спутал мне все карты. Мне не хотелось бы, чтобы это повторилось вновь.

– Откуда ты знаешь, что это я его убил?

– Больше некому. Юсупов был в этот момент на Кавказе, Пуришкевич – в Москве, великий князь Дмитрий Павлович – в Ревеле.[31] Да и не должны они были готовить покушение в четырнадцатом. А твоя рука чувствуется. Инсценировать самоубийства здесь еще редко кому в голову приходит, да и Распутин себя убивать не собирался, это я точно знаю. Не тот он был мужик.

– Ну ладно, я его пришил. И я думаю, ты понимаешь почему. Впрочем, теперь‑то я понимаю, что корни глубже. Похоже, империя действительно прогнила. В армии это видят все, от низших чинов до генералов.

– Слава Богу, и ты понял, – всплеснул руками Чигирев. – Но надеюсь, ты согласен со мной, что большевиков к власти мы допустить не должны?

– Знаешь, в чем‑то я стал понимать офицеров и генералов, которые переходили… вернее, перейдут на сторону красных. Того же Брусилова хотя бы. Все‑таки большевики дадут надежду на справедливость. Отстроят великую державу, заставят весь мир уважать Россию. Да, они будут жестоки, но они будуг той мощной, не разложившейся силой, которая сплотит народ.

– Вадим, опомнись! – Чигирев наклонился к Крапивину. – Ты готов пойти на миллионы жертв, чтобы сплотить народ?

– Но ведь другого выхода не будет.

– Значит, мы обязаны сделать так, чтобы он появился. Мы должны дать здешним людям шанс пройти предстоящие испытания с меньшими потерями. Мы должны направить историю по иному пути.

– Скажи лучше, по какому. Предстоит борьба между молодой, пусть и жестокой, силой и отжившим, дряхлеющим режимом. Тебе страшно поддерживать большевиков, но я не вижу смысла сражаться за то, чему суждено исчезнуть.

– Ты говоришь об отжившей феодальной системе. Но подумай, что уничтожит революция. Сколько деятелей культуры будут вынуждены покинуть родину! Сколько ученых уедут за границу и будут развивать зарубежную науку! Подумай только о самых ярких личностях. Что было бы, если бы Дягилев и Сикорский остались в России? Да мало того. Детям дворян и интеллигенции будет закрыт доступ к высшему образованию. Надо ли объяснять, что молодежь, получившая классическое образование, куда лучше способна обучаться и двигать науку? Зачем запрещать учиться тем, кто наиболее подготовлен? Какой вред это нанесет стране! А армия! Все, что создано веками, будет разрушено. Кадровых офицеров уничтожат, а оставшиеся будут вынуждены эмигрировать. Все придется создавать с нуля. И не забывай, что в нашем мире параноик‑диктатор выкосил даже те военные кадры, которые удалось создать в рабоче‑крестьянской армии. Кто может гарантировать, что этого не произойдет и здесь? Ты хоть понимаешь, каких высот сможет достичь Россия, если мы предотвратим большевистский погром?

– Положим, ты прав. А что ты собираешься делать? Временное правительство будет слабым. Собственно, оно и начнет развал армии и государства.

– Значит, мы должны дать им конструктивную идею.

– Какую, позволь узнать?

– Идею демократического общества, либеральных свобод, прав человека. Трагедия России в двадцатом веке состояла в том, что демократия не смогла закрепиться. Она оказалась слабой, и ее смели в считанные месяцы. В дальнейшем драка шла между коммунизмом и имперской идеей. Белые выдвинули лозунг непредрешенчества. То есть сначала победим, а после разберемся, что делать со страной. Но фактически их лозунгом стала имперская идея и русский национализм. Как раз то, в чем разочаровался народ и что вызывало протест у населения окраин. А в гражданских войнах побеждает не столько оружие, сколько идеи. Коммунисты предложили достаточно заманчивую перспективу развития, пообещали, что все люди будут равны и свободны. Народ поверил им, а не белым. То же происходило и в других странах до начала шестидесятых годов. Коммунизму противостояли чужие империи, национализм и фашизм. Коммунистическая идея выглядит куда привлекательнее. А когда в стране побеждает коммунистический режим, сопротивляться уже поздно. Все несогласные либо изгоняются, либо уничтожаются. А вот когда Запад в качестве основного лозунга выдвинул идеи свободы и прав человека, коммунистическая система развалилась, как карточный домик.

– Да уж, свобод и прав человека они дали навалом, – съязвил Крапивин. – Особенно свободу потерять все имущество и право жить без крыши над головой.

– Положим, у коммунистов со всеобщим равенством и справедливым распределением материальных благ тоже не очень получилось, – заметил Чигирев. – Я тебе про другое толкую. Для того чтобы бороться с идеей, нужно выдвигать более привлекательные идеи.

– Допустим. Что дальше?

– Мы должны предложить нечто иное, третий путь. Лично я намереваюсь ратовать за те идеи, который Запад выдвинет только полвека спустя: права человека и личные свободы. Я уже освоился на этом поприще. Знаешь, я стал довольно популярным публицистом в здешнем Петрограде. Недавно меня избрали депутатом Госдумы по одному из освободившихся мандатов. У меня своя, достаточно обширная, аудитория, поклонники…

– И поклонницы? Я, когда входил в подъезд, видел, как из твоей квартиры выходила весьма симпатичная юная дама. Соратница по борьбе?

– Не без этого. Но я не о том. Важно сформировать общественное мнение. Это может сказаться на дальнейших событиях.

– Не опоздал ли ты? – с сомнением спросил Крапивин.

– Ты прав, – подхватил Чигирев. – Время упущено. Скоро на сцену выйдет моряк в кожанке и объявит: «День твой последний приходит, буржуй». Вот поэтому мне и нужен ты.

– Вот как?! Зачем же, позволь узнать?

– Перефразируя одного известного товарища, всякая демократия лишь тогда чего‑то стоит, когда умеет себя защищать. Если ты поможешь мне сформировать боевые отряды, то вместе мы сможем изменить историю этой страны.

– Ну хорошо. И как ты собираешься создавать боевые отряды? Ты думаешь, что полиция и командование Петроградского гарнизона будут спокойно смотреть на формирование маленькой частной армии? Или рассчитываешь делать это уже под эгидой Временного правительства?

– Не обязательно. Можем начать уже сейчас. Тебе надо предложить своему начальству идею создания подразделений спецназа на всех фронтах и при ставке Верховного главнокомандующего. Разумеется, командование этими войсками будет возложено на тебя. Специфика любой команды состоит в том, что ее участники ставят своего лидера превыше всего. А уж когда империя полетит к черту и царь будет полностью дискредитирован, ты станешь для этих людей первым после Господа Бога. Представь, под твоим командованием наиболее боеспособные и обученные, преданные тебе лично части. Да одного твоего батальона спецназа будет достаточно, чтобы октябрьский переворот вообще не состоялся. Все эти толпы дезертиров и анархистов отважны, только когда им не оказывают серьезного сопротивления. Получив хороший отпор, они тут же разбегутся по казармам. Честно говоря, я думал, что ты уже создаешь подобные отряды.

«Вот ты куда прицелился, – подумал Крапивин, разглядывая разглагольствующего Чигирева. – И, главное, как точно все рассчитал. Ведь именно так я хотел сделать, когда явился к генералу Брусилову в декабре четырнадцатого и предложил сформировать части специального назначения. Двух с половиной лет мне бы вполне хватило, за это время я создал бы под своим командованием с десяток батальонов, не уступающих в подготовке нашему десанту. Потом, в семнадцатом, навел бы порядок в Петрограде и прогнал всю эту болтливую шушеру. Не вышло. Не изволил государь император проект спецназа утвердить, себе на погибель. Ладно. Прорвемся. Но вот за этих болтунов под пули лезть я точно не буду».

– Знаешь, смотрю я на тебя, – произнес Крапивин, когда Чигирев закончил, – холеного, румяного, довольного жизнью, только что с девицей переспавшего, и думаю: вот ведь угораздило с вами сюда попасть. Мне бы мой «Гранат», уж я бы здесь порядок навел. А так… Один вообще ничего делать не желает, себя, видишь ли, ищет. Другой, того хлеще, теории разводит. А нам с винтовкой в руках эти теории воплощать, кровь свою и чужую лить. Я, когда сюда ехал, думал, ты тоже поменялся. Для меня четыре года в этом мире даром не прошли. Я понял, что здесь надо менять. Но вот ты, вижу, все такой же: языком болтаешь, а другие за тебя отдувайся. Нет уж, уволь. Я приведу к власти настоящих патриотов. Я спасу Россию.