Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Лаборатория (точнее — лаборатории Отдела), руководимая П.А.Ребиндером в 1937 г., занималась в основном разработкой путей «понижения твердости» горных пород (при их бурении). Был заключен большой договор с соответствующими предприятиями, который, однако, выполнялся медленно и неточно по плану. Поэтому заказчики, видимо, были не особенно довольны ходом работ. Да и внутри лаборатории имелись люди, которые не верили в эффект Ребиндера. К их числу принадлежал некто Голованов, который выступал с нелепой подчас критикой, да и, кроме того, халтурил при определениях. Выгнать его было почти невозможно. Вот почему П.А.Ребиндер загружал меня, а особенно Л.Шрейера и К.Ф.Жигача (оба давно померли), поручениями по этой работе. Для моей докторской работы это было просто «нагрузкой». Тем не менее работа как-то шла.

Вспоминается мне одно событие, относящееся к весне 1937 г. В связи с 50-летием основания теории электролитической диссоциации С. Аррениуса6 и В. Оствальда7 в Педагогическом институте им. К.Либкнехта было устроено юбилейное заседание. Основной доклад, освещавший события 1884–1887 гг., был поручен мне. Воспользовавшись материалами немецкой книги Бугге («Книга о великих химиках»), я подготовил доклад и прочел его, видимо, удовлетворительно. В зале было довольно много народа, и я читал громко. Только что я начал, вдруг открылась дверь, и неожиданно для всех появился И.А.Каблуков. Его приход вызвал волнение в зале. Это было естественно, так как Каблуков был весьма популярен, к тому же он был участником тех далеких событий, о которых шла речь. После окончания моего доклада он выступил с воспоминаниями, рассказал, как он приехал в Лейпциг, в лабораторию Оствальда. Он говорил, в частности: «…Я приехал к Оствальду в надежде, что он будет говорить со мной по-русски, но он не стал говорить со мной по-русски, и мне пришлось учиться говорить по-немецки… И вот я получил тему и стал работать, а Аррениус мне помогал…».

Выступление И.А.Каблукова, хотя и было импровизацией, было интересно. В конце он похвалил мой доклад, а после окончания собрания подошел ко мне и спросил, откуда я взял такой хороший материал для доклада? Мы познакомились, разговорились, но так как было уже поздно и пора было ехать домой на Малую Бронную, Каблуков пригласил меня довезти в своей машине. Всю дорогу мы оживленно беседовали. Каблуков интересовался и моими экспериментами, и занятиями по истории химии.

И.А.Каблуков имел тогда собственную машину (в то время — редкое явление). Машина была подарена ему Сталиным при следующих обстоятельствах. Незадолго до моего вышеупомянутого доклада Каблукову исполнилось 70 лет, и в связи с этим он был награжден орденом и машиной «Эмкой». Он был уже, кажется, почетным академиком. В связи с юбилеем, как тогда было принято, был организован грандиозный банкет в ресторане «Метрополь». На банкете были многие химики Москвы и, по обычаю, довольно выпили… Выпил и сам Иван Алексеевич. Говорились речи и тосты. Под конец слово получил сам юбиляр. Его взгромоздили на стул (он был невысокого роста). И.А.Каблуков прежде всего благодарил партию и правительство и лично «…Виссариона Григорьевича, Сталина». Когда были произнесены слова «Виссариона Григорьевича», все, конечно, оцепенели. Кто-то осмелился и подойдя к Каблукову, сказал ему: «Иосифа Виссарионовича». Каблуков спокойно ответил: «Я же правильно, ясно сказал: „Виссариону Григорьевичу“, а вы не слушаете…» Больше, конечно, никто не решился его поправлять.

В Коллоидо-электромеханическом институте АН СССР

В 1937 г. моя работа продолжала расширяться. С осени я стал преподавать физическую химию в Промакадемии им. Кагановича. Кроме того, я в то же время был приглашен консультантом в НИОПИК (Ин-т полупроводников и красителей) в качестве консультанта по дисперсионному анализу паст кубовых красителей. В том же году напечатал несколько мелких заметок (среди них одну важную статью8) и рефератов. Однако материал для докторской диссертации в соответствии с проанализированным планом накапливался медленно и казался мне малозначительным. У меня возникла мысль о перемене темы и переходе на тему о седиментометрическом анализе.

С начала 1938 г. пошел третий год моего докторантского стажа, и пора было заняться подготовкой диссертации. Но писать ее пришлось лишь урывками. Все новые и новые занятия и обязанности отрывали от работы. Так, в нашем здании наверху размещалась небольшая лаборатория красителей, руководимая академиком М.А.Ильинским9. Это был очень интересный старик, много повидавший на своем веку. Немало времени он проработал в Германии в лабораториях «ИГ Фарбениндустри». В мое время он занимался синтезом красителей и проблемой «суспензионного» крашения. Он пригласил меня консультировать его работы в части дисперсионного анализа суспензий красителей. Я довольно быстро наладил седиментометрический анализ. Тогда М.А.Ильинский поставил передо мной задачу — объяснить физико-химически, почему у него в отдельных случаях суспензионное крашение не получается. Мне пришла в голову мысль — не связано ли это с кислотностью суспензии красителей (pH) и природой окрашиваемой ткани. Поставив несложные опыты, я получил кривую pH-адсорбции и обнаружил острый пик на кривой в кислотной области. М.А.Ильинский посмотрел на кривую, забрал ее к себе, пожалуй, с некоторым удивлением. Вообще, однако, встречи и беседы с М.А.Ильинским были интересны. Старик был интересным, много знал и пережил и имел огромный опыт работы в германских лабораториях. Я несколько раз бывал у него дома. Несмотря на свои 80 с лишним лет, он сохранил бодрость и ясность мысли и много рассказывал мне о прошлом.

В конце 1938 г. Партбюро дало мне поручение — руководить кружком по изучению истории ВКП(б) в КЭИНе. Состав кружка был совершенно особенным. В него входили: В.А.Кистяковский, П.А.Ребиндер, Н.А.Изгарышев10, К.А.Путилов, Б.В.Дерягин и С.М.Липатов11. Мне пришлось много продумать, как руководить таким кружком. От лекций, я, конечно, отказался. Я решил на первом же занятии кружка распределить между членами кружка темы докладов, и это предложение было принято. Первый доклад единогласно был поручен В.А.Кистяковскому. Но из этого доклада получился почти анекдот.

В назначенный день вечером к Институту подъехала машина с В.А.Кистяковским, который проследовал в кабинет директора. Вслед за ним рабочий института принес и положил на большой стол полное собрание сочинений Ленина. В каждом томе собрания сочинений было множество бумажных закладок. В.А.Кистяковский начал свой доклад с того, что раскрыл на закладке какой-то том и прочитал «цитату». За этим последовал другой том, из которого также были прочитаны места на заложенных страницах и т. д. Часа через полтора доклад был закончен. В.А.Кистяковский фактически не произнес почти ни одного слова от себя и только читал выдержки. Естественно, желающих высказаться не нашлось. На этом занятия кружка фактически закончились. Никто, конечно, не мог подготовиться к своему докладу так досконально, как это сделал В.А.Кистяковский.

Вообще В.А.Кистяковский, несмотря на свой несколько мрачный и постоянно озабоченный вид, был большим чудаком, любил пошутить и в затруднительных случаях нередко отделывался добродушной шуткой. Не могу не рассказать одного случая. Однажды я остался временно за ученого секретаря Института. В те времена эта должность была куда спокойнее, чем теперь, когда надо быть писакой: писать планы, отчеты, вести переписку, представлять бесконечное количество статистических сведений и проч. В то время ученые секретари портили в 10 раз меньше бумаги, чем теперь.

Итак, я несколько неожиданно получаю телефонограмму из Президиума АН СССР с требованием представить к 15 часам сведения: сколько в Институте докторов, кандидатов наук и сотрудников без степени. Я немедленно сел, подсчитал по списку все необходимое, подготовил ответ и отправился к В.А.Кистяковскому, чтобы он подписал бумагу. Тот, прочитав бумагу, спокойно сказал мне: «Оставьте у меня эту бумагу, я завтра подпишу». Я заметил, что сведения требуют к 15 часам. Он ответил: «Мало ли чего требуют, подождут до завтра». Я, совершенно обескураженный, вышел из кабинета и наткнулся в коридоре на секретаря Партбюро Данилу Мирлиса (погибшего на фронте в 1941 г. в ополчении) и рассказал ему, как Кистяковский отнесся к составленной мною бумаге. Мирлис сказал: «Да, нехорошо, в Президиуме будут недовольны и свалят все на тебя». Подумав, он добавил: «Пойдем вместе еще раз, я его уговорю».