Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды) - Владимир КОРОТКЕВИЧ

– А что, – встрепенулся Симон. – И мне хочется в Гродно войти. Поглядеть, как там, кони там какие. Я уж было и разучился…

– Да и правда, – поддержал Пётр. – Бросить на пороге…

– Эва… Грех.

– Кто шаг сделает – того я мечом, – пригрозил Фома.

– Того я мечом, – решительно изрек Раввуни.

– Ладно, – за всех согласился Андрей.

– Мы в истине хотим ходить, – поддакнул Иоанн. – Ты нам верь.

– Попробую. В последний раз. – И Христос увидел лицо Фомы, какое-то собранное, дивное лицо. – Ты чего, Тумаш?

– Осточертели мне эти поганцы. Вот призову всю свою веру – и половина их из хаты исчезнет. Пусть возле огня ходят.

– Валяй, – разрешил Христос.

Фома зажмурился, стиснул кулаки. Лицо с надутыми словно нарочно мщеками стало ещё краснее…

…Хлопнули двери. В хату вошёл седоусый.

– Послы из Гродно. Босяцкий.

Фома сильно выдохнул воздух и захлопал глазами. Потом плюнул:

– Вот те на! Ещё даже и больше стало… Нет, брат. Как гадость какую накликать – это у меня легко. А как чего хорошего – так нет.

Босяцкий вошёл в хату и улыбнулся улыбкой старого знакомого.

– Приветствую тебя, Христос. И вас, апостолы.

Увидел разрубленный пополам стол. Плоские глаза расширились.

– Да это так, – пристыженно растолковал Братчик. – Малость забавлялись.

– Практиковались малость, – поправил Фома.

– Толкуй, зачем тут? – сурово спросил Братчик.

…Доминиканец кончил. Все сидели молча. Истомные тени лежали в глазницах Юрася.

– Что ж, я выслушал, – сказал он. – Спасибо за выкуп.

У некоторых загорелись глаза. Только Фома недоумевающе и брезгливо сложил губы да Раввуни вскинул голову.

Христос смотрел теперь в глаза Босяцкому. И доктор honoris causa с изумлением увидел, что сейчас из этих больших глаз не плывёт то, что неуловимо подчиняло человека, делая его добрее. Глаза были расчётливыми и сухими.

– Видишь ли, – продолжал Христос. – Это если сосчитать, сколько на Белой Руси простых, да поделить, так на один золотой – сорок человек.

– Ну. Так они и того не имели. Берёшь?

– Понимаешь, страшно мне жаль. И взял бы, раз добрые люди так уговаривают. Нельзя же обижать. Бога в душе иметь надо. Да вот только для одного меня этих ста тысяч много. Сам столько не стою. А как на весь народ поделить – позорно мало. Ну что им с этого? Одних поршней больше стоптали, сюда идучи. Всё равно как сторговать корову по дороге на базар да, не увидев его, переть назад. Прости, не хочу я ничего брать от вас.

– Вознесись, озолотим! Свободен будешь.

– Так для меня той свободы и так хватит. А ты вон их спроси.

Доминиканец водил глазами по лицам апостолов и твёрдо знал, что эти бы согласились.

– Да мы с ними договоримся.

– Смотришь не туда, монах.

Юрась показывал в окно. За окном горели огни. Словно звёздное небо упало на землю.

– Может, крикнуть? Рассказать про выкуп? Спросить, хватит ли свободы? Не отдадут ли лишней?

Босяцкий понял, что всё кончено. И все же не сдержался – буркнул:

– Свобода… свобода… Каждый раз, как вы её кликаете, она поднимает голову. Не трогайте вы её. Она хорошая баба. Дайте вы ей лет сто поспать спокойно, а там хоть конец света – пускай встаёт.

– Она хорошая баба, – согласился Христос. – Наша баба. А поскольку она наша баба, не твоё, монах, дело, в какой час ночи нам её будить. Ты, монах, святой, значит, ты в этих делах понимать не должен.

Спокойный, почти ленивый зевок. Пёс Божий вздохнул:

– Нет, Христос. Это не я, видать, святой, а ты, если столько золота бабе под ноги бросил, лишь бы на мгновение ей в глаза посмотреть, а после сдохнуть без покаяния.

Христос встал:

– Иди ты отсюда. Напрасно старался, ехал. Не боимся мы королевы, не нужен нам выкуп. Да, святой. Дьяволом был, а теперь святой. Святее Павла. – Склонился к нему и прошептал: – В темницах сидел, меня ранили, сто раз был при смерти.

Пальцы схватили затылок доминиканца стальной хваткой, повернули лицом к окну, к огням.

– Меня пороли, как их, потому каждый удар по их спине горит теперь на моей. Мириады ударов палками, кнутом, каменьями. Я волочился, блуждал, как Павел и как они. Разбойники на меня нападали и свои братья. Я голодал их голодом, и жаждал, и мёрз, и ошибался, и грешил, и свят был. Но я никого ещё не предал на этой земле. И не собираюсь. Я не хочу быть ни с кем, кроме этого народа, теперь навеки моего. Я заслужил это право… Я – это всё за них… И если они – народ, то я – также. Вот последнее моё слово.

Плоские, чуть в зелень, как у ящерицы, глаза погасли. Доминиканец встал.

– Смотри. Завтра ещё можешь передумать. А послезавтра заговорит сталь.

– Пусть, – отрывисто бросил Христос. – Если молитвы не переубеждают – пускай говорит она.

Хлопнули двери. Чёрная фигура медленно проплыла под окном, заслонив на минуту огни. А после они засияли словно ещё ярче.

Глава 40

НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ

Когда на землю хлынут потоки горя.

Каждый – пророк, кто людям

Плот спасенья подгонит.

Плот спасенья и правды.

И пред последнею тою ночью медленно восходил народ на Красную гору, что под самым Гродно. Тащили пару канонов, захваченных дорогой, истомлённо влачился людской поток.

Гора всё гуше щетинилась вилами, цепами и копьями. Десятки и сотни находили себе место. Но большинство не торопилось с этим.

Садилось солнце. В последних его лучах сиял вдали великий город, цель похода.

Город пребывал в покое и мире, словно не знал, что глядят на него тысячи глаз. Со всеми своими четырёхугольными и круглыми башнями, с десятками переулков и улиц, Стрыхалей и Мечной, Утерфиновой и Ободранного Бобра, с выселками, тупиками и слободами, со шпилями храмов и свинцовой крышей замка, с далёким Неманом, с тенью и светом, со страшной Воздыхальней, которую не было видно с Красной горы.

Силуэты башен. Искры окон. Всё это выглядело таким мирным, так напоминало какие-то другие города, где никого не убивают, где звучат арфы и гуляют весёлые люди, где даже стены просто дань уважения к временам, неимоверно давно отошедшим в небытие, что Братчик на минуту до боли пожалел этот покой. Добрый, тихий город. Он напоминал… Что он напоминал?.. А то, что напоминала и вся эта земля: искажённый, перекрученный, неумелый, черновой рисунок чего-то настоящего.

В этом городе были подземелья, велье, бесстыжие люди, Воздыхальня, которую не разглядишь с горы. Если бы он мог, смёл бы всё это с лика земного и оставил только то, что приближалось к совершенству: Каложу, Фарный костёл, ещё несколько башен, домов, храмов. Всё остальное не заслуживало существования. Дворцы из каменного навоза.