Флэш без козырей - Джордж Фрейзер

— Капитан Спринг, — негромко сказал я, — капитан Спринг — это я.

Капитан вздрогнул, точно его ужалили, и если бы я не знал его, то мог бы подумать, что он испугался.

— Дьявол! — воскликнул он. — Это ты!

— Капитан, — продолжал я, — ради Бога, вывезите меня отсюда. Вы же отплываете на «Бэллиол Колледже», не так ли? Ради всего святого, возьмите меня с собой — прочь из этой проклятой…

— Что? — заорал он, а его побагровевший шрам вдруг задергался, словно в пляске святого Витта.[88] — Взять тебя? Какого черта я должен делать это? Я? Ведь ты…

— Пожалуйста, выслушайте меня, капитан, — вежливо попросил я, — я ведь хорошо сыграл свою роль сегодня, не так ли? А ведь мог сделать так, чтобы вы не вышли из-за решетки до конца света, не правда ли? Но я же не сделал этого — не сделал! Я вас выручил…

— Ты меня выручил? — Он сдвинул шляпу на затылок и впился в меня взглядом. — Ты спасал свою собственную грязную шею, Иуда! И после всего этого ты еще осмелился приползти ко мне?

— Я заплачу за проезд, — я почти умолял его, — смотрите, я не выпрашиваю милостыню, а могу предложить взамен нечто весьма нужное вам.

— И что это может быть? — он чуть отступил в арку ворот, а его бесцветные глаза продолжали пристально следить за мной.

— Вы же слышали на суде, у меня бумаги Комбера, в том числе те, которые он похитил у вас. Ну, — я старался не замечать, что его шрам наливается кровью, — они все еще у меня. Этого хватит?

Его лицо потемнело.

— Где они? — рявкнул Спринг.

— В безопасном месте, в очень безопасном месте. Не при мне. — Я лгал, моля Бога, чтобы капитан мне поверил. — Но я знаю, где они находятся, и стоит мне сказать слово… Ведь они могут попасть не в те руки, не так ли? Вы-то к тому времени будете на свободе и далеко отсюда, но вот у владельцев судна могут быть большие неприятности. К примеру, у Моррисона.

— Где они? — повторил Спринг, а его руки потянулись, словно он хотел схватить меня за горло. Но я только покачал головой.

— Я уже говорил вам, — твердо сказал я, — в Ливерпуле или Бристоле, не раньше. До тех пор они будут в безопасности, даю вам слово.

— Твое слово! — капитан ухмыльнулся. — Известно, чего оно стоит. Ты, чертов мерзавец! Только поглядите на него! — он рассмеялся. — Post ecjuitem sedet atra cura.[89] Несомненно, твои друзья из Американского флота уже ищут тебя.

— Если они найдут меня, то доберутся и до бумаг, — заметил я, — но если вы возьмете меня с собой, то клянусь, что получите эти документы. — (И на здоровье, — подумал я про себя, — даже если я верну все эти бумаги, их содержимое все равно останется у меня в голове, и я использую это, чтобы выжать старого Моррисона досуха.) — Вы получите их, капитан, — торжественно повторил я, — обещаю вам это!

— О, да, клянусь Богом! — сказал Спринг. — Уж я об этом позабочусь. — Он все еще стоял, разглядывая меня. — Что же ты за ничтожество? Неужели в тебе нет ни грана порядочности, бездушная ты тварь?

— Сколько угодно — но только по отношению к себе, — ответил я, — так же, впрочем, как и у вас, капитан Спринг.

Его шрам порозовел, и он снова рассмеялся:

— Ну-ну. Похоже, ты тут поднабрался духа у этих янки. Возможно, ты и прав. Я смеюсь, потому что вспоминаю Горация. Mutato nomine de te fabula narratur.[90] Он оглядел улицу. — Хорошо, я возьму тебя с собой. Но ты точно знаешь, что бумаги в безопасном месте? Потому что если это не так, клянусь Богом, я привяжу тебе к ногам мешок с углем и швырну за борт, даже если мы будем всего в десяти футах от пристани в Мерси. Или в Бресте, куда я, собственно, и направляюсь. Идет?

— Я дал вам слово, — кивнул я.

— Слово — пшик, — ухмыльнулся он. — А вот твоя копченая тушка в моих руках — это, да! Это будет понадежнее. Итак, чертовы янки наступают вам на пятки? Ну, что ж, значит, придется пошевеливаться, мистер Флэшмен!

Странно, подумал я, сколько же времени прошло с тех пор, как кто-то в последний раз называл меня моим собственным именем. И впервые за много месяцев я вдруг почувствовал, что уже почти дома. Вместе с Элспет и другими моими родственничками. Ха! И уж, конечно, с моим дорогим тестюшкой — я уже прикидывал, как выставлю ему свой долгожданный счетец.

На этой оптимистичной ноте заканчивается третий пакет «Записок Флэшмена». Насколько обоснованным был этот оптимизм, можно судить по тому, что вместо описания своего возвращения наш герой закончил эту порцию своих мемуаров тем, что приложил к последнему листу рукописи измятую и пожелтевшую от времени газетную вырезку (скорее всего из «Глазго Геральд», судя по шрифту и необыкновенной ширине колонки), датированную 26 января 1849 года. Эта новость, конечно же, еще не была известна Флэшмену, когда он покидал Новый Орлеан, чтобы вернуться домой, в Англию. Значилось там, в частности, следующее:

«С глубоким сожалением вынуждены сообщить нашим читателям скорбное известие о кончине лорда Пэйсли. Это печальное событие произошло на прошлой неделе в доме его дочери, миссис Гарри Флэшмен, в Лондоне, где он и проживал в последнее время. Все те, кто знал покойного под именем Джона Моррисона из Пэйсли, в том числе и в нашем городе, где он ранее занимал почетную должность старшины цеха ткачей в Торговом доме Глазго, или же по титулу, дарованному ему Нашей Милостивой Государыней не далее как в ноябре прошлого года, вместе оплакивают эту неожиданную печальную кончину…»

Комментарии редактора рукописи

I*. Во время великой демонстрации чартистов в понедельник, 10 апреля 1848 года, было, как и отмечает Флэшмен, довольно зябко. После многочисленных революций на континенте существовали опасения, что и английское общество постигнут потрясения, поэтому в дополнение к усиленным частям войск, стянутым к столице, власти с 6 по 10 апреля призвали на службу 170 000 добровольцев — так называемых специальных констеблей, которые должны были противодействовать беспорядкам. Среди них были Пиль, Гладстон, принц Луи Наполеон (в будущем — Наполеон III), почти половина Палаты Лордов и многочисленные добровольцы из числа среднего класса. В самом же шествии приняло участие всего лишь около двадцати-тридцати тысяч чартистов, вместо ожидаемого полумиллиона, и было зафиксировано лишь несколько актов насилия, кроме драки между помощником мясника и французским агитатором, которая произошла именно так, как это описано у Флэшмена. (Агитаторы-иностранцы и хулиганствующие элементы были постоянной головной болью чартистов, так как их выходки дискредитировали движение.)