Русанов - Владислав Корякин

Помню, что его лекции о Северном морском пути вызвали массу вопросов и много возражений. Почему-то никто из биографов не обратил внимания на его просветительскую деятельность, а он ведь выступал много, и в Обществе по изучению Русского Севера, по гимназиям, и где-то еще… Помню и другое — я видела его новоземельские геологические коллекции не однажды. Почему-то одно время они оказались в Доме колхозника. Похоже, что одно время их использовали в качестве учебного пособия.

Русанов при выступлениях подхватывал любую рекламу, отвечал остроумно, едко… (В отличие от Седова — тот деловито, досконально.) Но вся архангельская общественность осуждала Русанова за его статью в «Речи» по поводу экспедиции Седова, тем более что обоих в городе знали достаточно хорошо. Я бы сказала, что эта статья произвела шокирующее впечатление, причем со стороны Русанова это был весьма неожиданный поступок.

По словам Вылки, Русанов в экспедиции был очень нетребователен, смел, неприхотлив. Вылка вспоминал, как он, например, в маршрутах при недостатке еды мог питаться одной морской капустой. Каких-либо политических взглядов или симпатий не проявлял, но отличался поведением от ссыльных — те были достаточно открытые, веселые, общительные, но в этом скорее сказывался уже его возраст — он был значительно старше их…

Петь любил. Репертуар? Помню, «Не шей ты, мне. матушка, красный сарафан», «Среди долины ровные…». Еще Вылка говорил — про дубочек-то я слыхал… Сядет, обнимет колени и поет… Вьитку он дважды приглашал в поход на «Геркулесе»…

Почему-то многие представляют Жюльетту Жан хрупкой, изящной парижанкой — совсем не так. Она была крупная, высокая, примерно одного роста с Русановым и ходила, держась прямо, как солдат. На всех фото она больше всего похожа на себя там, где снята с Русановым в зюйдвестке, видимо, на палубе «Геркулеса». Она говорила мне, что на медицинский пошла по настоянию Русанова и готовилась к какой-то экспедиции, но просила меня не посвящать в наш разговор самого Русанова. Ее определенная сдержанность и молчаливость с нами были, видимо, от непривычной обстановки, но Владимира Александровича она, конечно, обожала, и ее появление в той последней экспедиции, конечно, не было случайностью. Он был к ней внимателен, порой подчеркнуто, но не горел… Видимо, в полной мере его чувства остались с той, с первой, с Марией Петровной — сердцу не прикажешь… Он был все-таки однолюб, до конца, по-русски.

— Но ведь они познакомились уже года два спустя после смерти Марии Петровны… Прошло еще четыре года, прежде чем он написал о ней как о невесте в Орел… — решил уточнить я.

— Бывают ситуации, — ответила Ксения Петровна, — когда время не властно, — похоже, это тот самый случай.

— Означает ли это, что инициатива исходила от нее?

— Вы мыслите слишком прямолинейно, по-мужски, а жизнь сложнее… Но элемент чего-то похожего, видимо, был. Ведь ему было очень плохо в своем веселом Париже, и она по-своему понимала это, помогла пережить ему это очень сложное время. Нет, она не была легкомысленной изящной парижаночкой — скорее, это была женщина, которая устала ждать подарков от судьбы, и, видимо, это сыграло свою роль в их сближении. По крайней мере такой я ее запомнила, когда водила по Архангельску. Для нее это был необычный город, весь из дерева, включая тротуары. Особое впечатление на нее произвел Смольный буян, там где теперь проходит железная дорога от моста через Двину к вокзалу по железнодорожной насыпи. А тогда там было необозримое пространство бочек с песком, варом, дегтем, со всем тем, что нужно для деревянных парусных судов. Воздух буквально густел от запаха смолы…

Кто вас еще интересует? Масленников — купчина, кулак, отнюдь не благотворитель… Слава о нем шла нехорошая. Но выступал в Обществе по изучению Русского Севера, был заинтересован в развитии Севера, считал, что ему надо уделять больше внимания, поддержки, но с четкими понятиями доходности и прибыли. Сосновский — делал в Архангельске карьеру, знающий, сильный, инициативный администратор. Русанов ему был нужен, но в части социальных или политических взглядов это были, конечно, совсем разные люди, в ту пору заинтересованные друг в друге.

Есть о чем задуматься после таких характеристик. Если в части человеческих отношений определенный домысел правомочен, то события, определившие общую судьбу Жюльет-ты Жан и Владимира Русанова, из нашего времени выглядят следующим образом. Он был слишком погружен в свои дела, связанные с Арктикой, чтобы тут же по возвращении с Новой Земли осенью 1911 года броситься в Париж к любящей женщине, с которой у него была уже назначена свадьба, — для него дело было на первом месте. А ведь в Орле у него еще оставались сын и немолодая мать, с которыми он все же успел повидаться в феврале 1912 года. Остальное развитие событий вплоть до мая того же года читателю известно. Но отправиться в очередной полярный вояж, не встретившись, не объяснившись и не простившись, он, разумеется, тоже не мог, что и стало главной причиной его появления в Париже в мае. Все, как в обычной жизни, — ничего нового для мужчины-пассионария, старая-старая проблема: любовь и долг, который он сам взвалил на себя. Уверен, даже когда Русанов приехал в Париж, — он не собирался брать свою Жюльетту на борт «Геркулеса», иначе бы прозондировал возможность такого варианта у своих высоких покровителей из МВД, которых он приездом Жан просто поставил перед свершившимся фактом. А в министерстве его характер уже знали, чиновникам тоже было некуда отступать… Думаю, все было решено там, в веселом городе Париже. И это было ее решение, на которое она имела свое право любящей женщины, готовой на все, чтобы разделить судьбу со своим возлюбленным — и разделила… А ему лишь оставалось принять все как есть — так выглядит эта драма сквозь десятилетия, предельно простая и трагическая одновременно.

Поскольку наши сведения о судьбе двух любящих сердец исчерпаны, вернемся к экспедиционной прозе, последним дням в Архангельске, где одновременно завершалась подготовка седовской экспедиции, — надо полагать, оба лидера после статьи Русанова в «Речи» встречи не искали. Зато Русанов встречался с некоторыми участниками будущей седовской экспедиции, например с Николаем Васильевичем Пи-негиным, оставившим об этой встрече свои воспоминания:

«При первом взгляде на Русанова можно было принять его за молодого адвоката или чиновника, — настолько типичны были его городская фигура в широком пальто и мягкой шляпе, его интеллигентская бородка, галстук бабочкой и тросточка… И тут же Русанов предложил мне принять участие в этой экспедиции, она отправлялась через неделю.