Греческое сокровище - Ирвинг Стоун

— А почему ты не хочешь привезти ее обратно в Афины, где ей и надлежит быть? — спросила Софья.

— Пока еще рано. Может, удастся выставить ее в Лувре или в Петербурге…

— Но в конце концов она вернется домой? Генри промолчал.

В январе от Вирхова пришел ответ. Вирхов писал: «Печально, что вы, правда не без оснований, чувствуете себя отчужденным от родины… Но вы должны знать: общественное мнение всегда было на вашей стороне, что бы вам ни пришлось вытерпеть от наших ученых-историков».

В конце февраля 1879 года Эмиль Бюрнуф, живший в то время в Париже, согласился поехать в Трою как научный консультант и наблюдатель. Луиза с отцом не поехала. Но и Софья на этот раз не принимала участия в раскопках.

«Софья, дорогая моя, — писал Шлиман, — у нас тут нет своего дома. Я сплю в одной из девяти комнат барака для десятников и гостей. Женщин нет поблизости до самого Хыблака. Удобства самые примитивные. Яннакис очень занят, единственная от него помощь — готовит мне по воскресеньям обед, но плита никуда не годная, совсем не то, что ты привезла в 1872 году. Поликсена здесь никогда не бывает, негде жить. Когда работы идут полным ходом, в лагере ночует 150 человек. Тебе здесь было бы плохо. Это не Микены, где ты была под крылышком семейства Дасисов. Троада сейчас — поле сражения между разбойничьими шайками и крестьянами. Эти отверженные грабят, убивают, насилуют… Если бы у нас в лагере появилась красивая молодая женщина, мне пришлось бы нанять не десять охранников, а сто. И даже тогда я беспокоился бы о тебе денно и нощно. Оставайся с малышами дома, любовь моя, где ты в безопасности и окружена заботой. Наблюдай за строительством нашего нового прекрасного дома. Я вернусь в конце месяца, и все лето мы будем вместе. Можем провести месяц в нашем доме в Кифисьи, а на август снимем дом в Кастелле и обеспечим себе тридцать морских купаний…»

Софья тосковала дома. Но Генри, наверное, прав. Ей ничего не остается, как ожидать его здесь, на улице Муз.

Доктор Вирхов заехал в Афины по пути в Трою. Софья пригласила его обедать, любопытствуя взглянуть на ученого, который так очаровал ее мужа, и оценить по достоинству соперника, посягнувшего на троянские сокровища. С первого взгляда она поняла, что воображение рисовало ей совсем другого человека. Рудольф Вирхов не был выпустившим когти хищником, чего она очень боялась; обходительный, любезный, он был восхищен открытиями Генри и его археологическим чутьем.

Софья изучала гостя, пока он отдавал должное креветкам и рыбному плаки [32]. Он был старше Генри на три месяца, а казалось, на несколько лет. В Берлине этого маленького человечка со сморщенным, похожим на пергамент лицом любовно называли der kleine Doktor [33]. Его небольшие глазки смотрели из-под очков добрым, но проницательным взглядом. Он носил усы и окладистую бороду, которая закрывала убегающий подбородок и выглядела столь солидно, что сомнений нс оставалось—этот человек глупцов не терпит. Он был весь, от редеющих седых волос до крошечных ног, воплощением протеста—и не только в медицине и политике, но и в совершенно новой области — народном здравоохранении. Бисмарк, правивший в те годы Германской империей, люто его ненавидел и даже вызвал однажды на дуэль. Вирхов смеялся так весело, что вместе с ним — неслыханное дело! — над Железным канцлером смеялся весь Берлин. Учить языки для Вирхова, как и для Шлимана. было так же естественно, как дышать, Он знал латынь, греческий, древнееврейский, арабский, английский. французский, итальянский, голландский. В 1869 году, когда Софья и Генри поженились, Вирхов основал первое Германское археологическое общество. Он основал также Берлинское общество антропологии, этнологии и предыстории и одновременно был практикующим врачом и выполнял многочисленные обязанности члена берлинского муниципалитета. Подобно многим коротышкам, он обладал отменным здоровьем, довольствовался всего несколькими часами сна и при всей своей занятости находил время играть в шары и лазить по горам.

В столовой и потом в кабинете Генри они говорили по-немецки.

— Я никогда не беседовала с учеными-медиками. — сказала Софья. — Интересно, а как в вашей области ведутся исследования? Генри часто обвиняют в скоропалительных выводах, в том, что для него собственные догадки важнее фактов.

— Ваш муж действительно иногда этим грешит, — мягко улыбнулся Вирхов. — Но ведь его догадки служат толчком для дальнейшего изучения древних народов. Ценны даже его ошибки: спустя какое-то время он сам и его коллеги-археологи их замечают и в поисках истины устремляются дальше.

— Вы очень любезны, доктор Вирхов…

— Фрау Шлиман, — прервал ее гость, — мне ведь гораздо легче, чем доктору Шлиману. Мы создали целую новую науку — патологическую анатомию, но наш материал, человеческое тело, всегда под рукой — мы анатомируем трупы. Скальпель проникает во внутренние органы человека и постепенно учит нас распознавать заболевания. Мы тоже совершаем ошибки, и. как правило, в ущерб больному. Некоторые наши умозрительные теории и поспешные выводы принесли куда больший вред, чем догадки доктора Шлимана. Таков путь познания. Начинаешь с нуля, но, если в поисках истины дерзаешь выдвигать новые идеи, к концу жизни обязательно внесешь вклад в науку, пусть и скромный.

— Как мне хочется вернуться на раскопки! — призналась Софья Вирхову.

Но Генри гак и не позвал Софью в Троаду, сколько ни уговаривал его доктор Вирхов—с равным успехом он просил прусское правительство ввести реформы, улучшающие жизнь бедняков. Генри написал ей:

«Ты очень хочешь приехать в Трою. Как бы ни было велико мое желание увидеть тебя, сейчас этого делать не надо. Каждое утро я езжу к дальним курганам, которые зовутся здесь ^могилы героев», потом возвращаюсь в Гиссарлык и наблюдаю за ходом раскопок — уже нанято более сотни рабочих. Так что за весь день я бы не перемолвился с тобой и двумя словами. Да и погода все время пасмурная, настоящая зима, притом холодная».

И совершенно non sequitur [34] добавил:

«В следующий раз, когда встретишь доктора Вирхова, говори с ним по-французски. Его французский хуже, чем твой».

Ее утешением были дети. Каждое утро она подолгу с ними гуляла. Андромаха, восьмилетняя крепышка, любила катать Агамемнона в коляске, которую Генри выписал из Англии. После обеда приходили то Катинго, то Мариго. или она сама навещала их; дети играли, сестры разговаривали. Иногда Софья приглашала к обеду Панайотиса. Через год он собирался поступать в Афинский университет, изучать археологию. У Спироса все еще была парализована левая половина тела. Он почти все время лежал, но, когда приходила Софья, пробовал вставать и двигаться по комнате.

«Он столько лет обо мне заботился, — думала Софья, — теперь мой черед заботиться о нем».

А через несколько недель слегла мадам Виктория: сердечный приступ на этот раз был гораздо тяжелее. Доктор Скиадарассис прописал постельный режим, диету и никаких волнений. От сиделки мадам Виктория наотрез отказалась:

— Зачем мне сиделка? За мной ухаживает моя любимая дочь.

Софья перевезла брата и мать из Колона к себе домой. Дом на улице Муз превратился в лазарет — в одной комнате Спирос, в другой мать. Детей Софья взяла к себе в спальню, поставила по обе стороны матримониале две маленькие кроватки. Она наняла опытных слуг, мужа и жену, и поселила их в квартире Яннакиса и Поликсены в цокольном этаже. Спирос больше не мог вести бухгалтерские книги, и Софья взялась за них сама, хотя всегда говорила, что деловой жилки в ней нет. Каждый день она несколько часов проводила на улице Панепистиму.

Особняк рос не по дням, а по часам, уже вырисовывались его размеры, и Софья каждый раз заново поражалась им. Примимал строительные материалы и расплачивался с рабочими нанятый Шлиманом десятник, но за общим ходом работ по настоянию Шлимана наблюдала Софья.

— Разве я могу со всем этим справиться? — приходила она в отчаяние. — На стройке, должно быть, сотни рабочих: немецкие плотники, итальянские каменщики, французские штукатуры, греческие слесари.

К концу мая Генри уже не был дома три месяца. Софья, совсем извелась. Заботы по дому отнимали все время. Она отказалась от самых простых радостей—симфонического концерта на площади Конституции, утренних представлений в театре Букура, не приглашала гостей. В отсутствие Генри очень немногие знакомые вспоминали о ней.

«Одинокая женщина, — тосковала Софья, — никому во всем свете ненужная».

В середине мая из Трои вернулся бронзовый от загара — доктор Вирхов. Весь месяц он собирал образцы флоры и фауны Троады, раскапывал «могилы героев», совершал дальние верховые прогулки со Шлиманом и Бюрнуфом — поднимались даже на вершину Иды. Он с восторгом рассказывал о новых золотых находках Шлимана: один клад нашли на северном склоне под упавшей стеной дома, другой — на глубине тридцати трех футов, в двух шагах от того места, где шесть лет назад они с Генри откопали сокровища царя Приама. Вирхов описывал золотые диски, очень похожие на те, что они находили в Микенах, серьги, браслеты, бусы, диадемы и нагрудное украшение: сплетенная из золотых проволочек полоса, к которой прикреплены два десятка цепочек с золотыми ритуальными фигурками на конце. Теперь Константинопольский музей получит свою долю золота, в которой ему отказал афинский суд.