Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка

– Ты что, как ты мог вернуться? Зачем ты вернулся?

А из-за его спины слышалась русская речь – уверенные военные голоса отдавали команды.

– Я показывал товарищам комиссарам это место.

Где-то вдалеке зафыркал и зачихал дизельный мотор.

– Я же коммунист, я главный коммунист Испании, я – Хосе Пилар Морено, Раюшка, просто никто мне не верил, только в Москве знали, и я добрался тогда! А какая ты нарядная сегодня! Смотрите, какая она нарядная!

– Я замуж выхожу, за Платон Максимыча, – сказала Рая и расплакалась, уткнувшись носом в смуглую, пахнущую солнцем и хлебом шею.

Хосе нахмурился, прижал ее к себе чуть теснее, положил большую теплую ладонь на затылок, будто защищая.

Он вернулся к лодке, посадил ее туда, а сам вернулся с двумя товарищами на берег. Их не было от силы минут десять. А потом, когда уже гребли к поставленному на якорь дизельному катеру, на берегу появились три фигурки – суетливая, серенькая, семенящая тонкими ножками Мария Ильинична, священник, переоблачившийся в гражданское, и отстающий, натыкающийся на валуны и кочки Платон Максимович, в черном парадном пиджаке с атласными лацканами и в допотопной шелковой рубашке в нежно-розовую полосочку. Солнце душило и слепило его, кашляя и жмурясь, он толстыми белыми непослушными пальцами пытался расстегнуть пуговку из натурального перламутра. А Рая плыла прочь от них, сидя посередине лодки между двумя крепкими здоровыми мужчинами, и думала, что трава на берегу – сплошная зелень и что тут в принципе не бывает желтых осенних красок, а все как-то резко темнеет, синеет, сереет, чернеет, и потом выпадает снег.

Спустя неделю она ступила на землю Андалусии. Несмотря на календарную осень, тут стоял настоящий зной. В оливковых и можжевеловых рощах трещали цикады, и солнце было уже не перламутровым, а абрикосовым с молоком. На пыльной площади, где остановился автобус, смуглые мальчишки играли в футбол, и пыльные курицы бросились врассыпную. Но пыль эта была совсем не такая, как во дворе у тети Нади, эта была какой-то беззаботной, радостной пылью. На веревках в радиально расходящихся от площади улочках висело белое белье. У женщин были открытые и чуть нагловатые лица. Тени на стенах домов, мостовой, пыльных палисадниках были глубокими и будто бархатными, или замшевыми. Хосе привел ее к какой-то женщине, одной из тех, что снились ему по колено в реке Гуадалквивир. У нее была крошечная комнатушка на чердачном этаже, где было настежь открыто окно, глиняная посуда, апельсины и финики, гобелен на неровной, будто вылепленной из крутого теста стене.

Вечером они втроем пошли по извилистым улочкам вниз, к морю. За каменными заборами буйной курчавостью плелась зелень, большие мясистые листья нависали прямо над головой, шелушащиеся кривые стволы врастали прямо в камень, и ленивые кошки валялись на заборах и под воротами. В одном месте дорога круто поворачивала, открывая вид на всю долину – выстеленное зеленью пространство между двух гор, как перевернутая шляпа, с россыпью белоснежных домиков, в окнах каждого отражалось по рыже-алому солнечному блику. В выгнутом куполом лазоревом небе кружили чайки и ласточки.

– Дождь будет, – по-русски сказал Хосе.

Когда они добрались до набережной, то солнце уже село, и запахи усилились. Отовсюду свисали какие-то удивительные полукруглые кусты, торчали мясистые глянцевые листья. Море пахло не сильно, не так, как на Севере, думала Рая. На широком песчаном пляже бегали двое мальчишек и большая лохматая собака. Периодически кого-то из них накрывала волна – игриво, будто поддевая носом, будто тоже была такой собакой, играющей с ними. Впереди на набережной стоял круглый пестрый шатер. Перед ним толпились смуглые люди в длинных красных юбках, коротких черных штанах, белых блузках и широкополых шлдяпах. На веревках, что держали шатер, трепетали разноцветные флажки. За небольшим ограждением вокруг шатра стояли два осла и верблюд. Играл духовой оркестр. Хосе и его спутница купили что-то круглое и жареное, в конусообразном бумажном пакете, потом пошли к шатру. Внутри была небольшая круглая арена и деревянные скамейки, ярусами поднимающиеся к стенам. Пахло лошадиным навозом. К деревянным мачтам, упирающимся в потолок шатра, было привязано много разнообразных веревок. Сначала просто играла музыка, потом появились люди в странной одежде с факелами, и неожиданно откуда-то сверху, сидя на позолоченной трапеции, над зрителями пронесся покрашенный золотой краской юноша в римских сандалиях и белой тунике. Он кружился и кувыркался там, под самым куполом, потом перескочил на веревочную лестницу и стал опускаться ниже, изогнувшись всем телом, держась лишь пальцами одной руки, и в какой-то момент зрители поняли, что это маленький мальчик, лет семи, но с мужским лицом, мужской фигурой и главное – совершенно мужским взглядом. Обойдя по кругу арену и лучезарно всем улыбаясь, он вдруг остановился, пристально глядя на один из рядов. Ловко перепрыгнув через барьер, очутился прямо перед Раей, и все, что она видела в этот момент, были его глаза – как два диковинных каштана, как горящие угольки, с такими густыми ресницами, как самый мягкий черный пух, как блестящие на солнце конские гривы. Поставив ногу на лавку прямо возле нее, он потянулся к деревянной мачте и одной рукой отсоединил что-то от натянутой веревки, так что между ним и Раей упал серебряный полумесяц, отделанный блестками и пухом. Улыбаясь широким белозубым ртом, он кивнул ей на полумесяц, и Рая покорно села. Запрыгнув рядом с ней, он оттолкнулся ногами от деревянной мачты, и они взмыли в воздух. И мимо кометным хвостом пронеслась высвеченная факелами арена, едва различимые в полумраке лица, повернутые к ним, и в круглом отверстии посередине купола мелькнуло небо – бархатисто-индиговое, с бережно положенной в него звездой (что была, скорее всего, планетой, так как светила уж очень ярко), и за приподнятым входным пологом пронесся вечерний пляж – тихий и теплый, с серовато-белым кружевом прибрежных волн и едва различимыми фигурками двух мальчишек и большой волосатой собаки.

Примечания

1

Прячась в сумерках (англ.).