О пользе проклятий - Оксана Панкеева

«Здравствуй, — говорит она. — Я пришла к тебе».

Она улыбается. На ней цветное хитанское платье, потрепанное и местами заплатанное, дешевые ожерелья и огромные серьги, выглядывающие из-под беспорядочной копны черных локонов. И она, как всегда, босиком, хотя на дворе ранняя весна, как вот сейчас. Ты смотришь на нее, юную и прекрасную, и в этот момент особенно остро осознаешь, каков ты сам — жалкое подобие того красавца-героя, которого она знала раньше. А она этого, похоже, не замечает. Она действительно рада тебя видеть. И ты, честно говоря, тоже рад.

Вы сидите друг напротив друга и разговариваете, она весело щебечет, и ее, похоже, ничуть не смущает твое бедственное состояние. Она рассказывает, что пришла бы раньше, но ей пришлось добираться пешком с Эгинского побережья… А ты смотришь на нее, любуешься ее неземной красотой и думаешь только о том, что эта прекрасная девушка была когда-то твоей. И больше никогда не будет. Никогда… Ты можешь на нее только смотреть. Хотя смотреть на нее тоже приятно. Она спрашивает, можно ли ей остаться в твоем доме на некоторое время, и ты с радостью соглашаешься, потому что рядом с ней жалкая жизнь кажется тебе не столь беспросветной.

А ночью она приходит к тебе, забирается в твою постель, и ты с ужасом понимаешь, чего она от тебя хочет. Чувствуешь ее теплые ладошки, скользящие по твоему телу, ее мягкие губы и нежное щекотание волос и не знаешь, как ей объяснить то, что она, видимо, не поняла…

«Не надо, — шепчешь ты, ловишь ее руки и сжимаешь в своих.

Она не согласна.

— Надо. Обязательно надо. Отпусти мои руки. Так правильно.

— Но Азиль… — Ты в отчаянии от ее непонятливости и детской наивности, ты пытаешься объяснить, путаясь в словах и сгорая от стыда и унижения, и тебе хочется плакать. — Я… не могу.

Это ее не останавливает. Она припадает к тебе всем телом, обвивает руками, целует твои мокрые щеки.

— Обними меня, — говорит она. — Так надо, я знаю.

— Оставь меня, — просишь ты, уже не в силах сдерживать душащие тебя рыдания. — Я не способен любить женщину. Я калека.

— Поплачь, — говорит она. — Плакать можно. Это хорошо. Но ты должен обязательно быть со мной, тогда ты поправишься.

— Но это неизлечимо. Это навсегда.

— Ну что ты! Я тебя люблю, значит, ничего неизлечимого с тобой быть не может. Только мы должны все время быть вместе. И заниматься любовью.

— Но как?

— Как можешь. Обними меня крепче. И поцелуй».

А потом тянутся ночи, похожие одна на другую. Она приходит к тебе, забирается в твою постель и делает такое, что стыдно потом вспомнить. Тебе кажется, что это отвратительно и противоестественно, но ты стискиваешь зубы и терпишь, не пытаясь возражать. У тебя появилась надежда, последняя надежда на чудо, и ты хватаешься за нее, потому что терять тебе все равно нечего.

И вдруг через неделю ты чувствуешь, что ты уже не полчеловека, а немного больше. И с этого момента отчаяние покидает тебя. Навсегда.

— Ты прав, — сказал Кантор, очень серьезно созерцая дым своей сигары. — Насчет отчаяния. Совершенно прав. После этого она и осталась с тобой?

— Она хотела уйти и вернуться, когда созреет… но я ее не отпустил. Не смог с ней расстаться.

— Ну и правильно, — согласился Кантор. — А то, если бы она опять добиралась к тебе несколько лун, когда ты попал в золотую паутину… Все бы кончилось очень печально. А что тебе сказал его величество кузен?

— Да ничего. Я их сразу познакомил, чтобы он не подумал, будто она какая-то очередная аферистка или вроде того. Сказал, что Азиль моя старая знакомая и погостит у меня немного. В общем, он отнесся к нашим отношениям как к капризу больного человека и не стал возражать. Тем более когда я их знакомил… Ты же знаешь Азиль, она ко всем обращается на «ты». По-моему, она и не знала, что он король. Я ей сообщил, дескать, познакомься, это мой кузен Шеллар. Она посмотрела на него, как она обычно смотрит, и сказала: «Здравствуй, кузен Шеллар»… Тебе смешно? А он, между прочим, от этого просто растаял. А еще… — Элмар пошатался немного, потом улегся на бок, подперев голову огромным кулаком, и продолжил: — Я упросил ее ничего ему не говорить и сделал Шеллару сюрприз. Однажды он пришел, а я вышел ему навстречу. Сам, без посторонней помощи, даже без опоры. Вот тут-то моего кузена чуть кондратий не хватил. Я даже пожалел, что так его удивил. Ему же слишком сильные чувства противопоказаны… Зато потом он так радовался… А ты еще спрашиваешь, не возражает ли он против моего решения жениться на Азиль? Да он ее просто обожает. Того, что она меня спасла и что обращается к нему на «ты», уже достаточно, чтобы его очаровать.

Кантор засмеялся:

— Элмар, ты счастлив?

— Да, — без колебаний ответил принц-бастард и перевернулся на живот. — Во всем этом меня смущает только одно… Азиль уже не первый год упорно уговаривает Шеллара с ней переспать, а он ни в какую… Из всего этого я делаю печальный вывод, что у моего кузена, как ты говоришь, что-то по-крупному не в порядке и он нуждается в помощи. А принять ее почему-то не желает. Боится? Или меня стесняется? Или гордость не позволяет решать свои проблемы с посторонней помощью?

— Не знаю, — сказал Кантор. — Может, Азиль что-то видит… Что она говорит?

— Твердит, что с его матовой сферой нельзя жить, что это очень плохо и что эта чертова сфера его погубит.

— А он?

— Убеждает, что все прекрасно и устроится само собой…

Элмар вдруг резко замолчал и уронил голову.

— Вот так засыпают пьяные герои, — сам себе сказал Кантор.

Потом он сходил в раздевалку, принес несколько простыней, укрыл всех теплее и примостился под боком у Ольги. Но сон почему-то не шел. В голове крутился рассказ Элмара… С чего бы? Перепил, что ли, что принял так близко к сердцу чужие проблемы?

«Вовсе нет, — сказал вдруг внутренний голос. — Ты просто забыл, как это было у тебя».

«Да не было со мной ничего подобного, — недовольно отозвался Кантор. — Отстань и дай поспать».

«Как это не было, — не унимался внутренний голос. — Ты разве совсем-совсем забыл? Простите, принц… Тебе это ничего не напоминает?..»

Кантор вздохнул. Конечно, напоминает. Но ведь все было не так…

Прости, приятель, говорит тебе друг и советчик Амарго, старый знакомый твоего отца, как он сам себя отрекомендовал. Тебе сделали более-менее пристойное лицо, подлатали тело, на котором живого места не оставалось, и, как смогли, сложили сломанную руку… нет-нет, она была просто сломана, никто ее тебе не отрезал, это у тебя ложные воспоминания… тебе вернули разум, насколько было возможно. Но голос… это слишком специфическая штука, чтобы его можно было сделать таким, как прежде. Это невозможно. Если бы ты попал к хорошему врачу в первые часы после того, как его сорвал, может, и можно было бы, но сейчас… Извини. Сам виноват. Понесла тебя нелегкая к этой Патриции, когда тебе велено было сидеть и не высовываться…