Яик – светлая река - Хамза Есенжанов

Этот рассказ Нурым слышал от самого Мамбета. А сколько было таких историй в его неугомонной жизни!

«Ну и Маке! Ну и Мамбет! Твои дни что вихрь в степи. Ты, наверное, опять угнал чужого скакуна? Или снова натворил такое, что уездное начальство не в силах опомниться, как в тот год, когда лишил покоя волостного Лукпана? «Теперь сам хан и вся свита его взъелись на меня», – говорит. Значит, что-то натворил. Неспроста сказал», – думал Нурым.

Фазыл, сын Шагата, приходился Нурыму нагаши. Нурым и не знал, что он живет в городе.

Громко здороваясь, Нурым вошел в дом Фазыла.

– Эй, озорник! Певец-жиен! Проходи! Усаживайся! – обнимая и целуя его, радостно засуетился добродушный Фазыл. – Ойпырмау, ты, наверное, каждый год на аршин вырастаешь. В прошлом году ты был как я, а теперь на целый аршин, нет, на два аршина вырос!

– Молодой растет, бедный богатеет, – ответил Нурым, неожиданно переиначив известную пословицу.

– Что-то я не видел, чтобы бедный богател, а вот что ты вымахал – вижу. Сестра и зять здоровы?

– Здоровы, привет передали, – выпалил Нурым и покраснел. Ему показалось, что он совершает грех, не сказав, что убежал из дома, что даже и не предполагал остановиться у Фазыла, а теперь вдруг торопливо говорит: «привет передали». Но греха его Фазыл не заметил.

– Ты тоже в войско записаться приехал, озорник-жиен? – спросил Фазыл, сделав озабоченное лицо.

Растерянному Нурыму этот вопрос снова напомнил Мамбета.

– Фазеке, по дороге я встретил Маке, он чем-то встревожен, гнал во весь дух куда-то. Он тоже спросил, не в войско ли записываться спешу. Иди, говорит, лучше в мое войско. Даже настаивал: иди да иди. Что, разве в город едут только для того, чтобы записаться в ханское войско? Вы, кажется, чем-то озабочены, недовольны…

Нурым изучающе оглядел кряжистую, чуть сутулую фигуру Фазыла, безбородое лицо в мелких красных прожилках, нахмурившиеся брови над тускловатыми глазами.

Фазыл насторожился:

– Что за Маке?

– Да тот самый Маке, не помню имени его отца.

– Мало ли на свете разных Маке?

– Нет, таких мало. Это известный Черный Маке.

– Мамбет, что ли?

– Да.

– Мамбет Уразбаев! Где ты его встретил?

Фазыл просветлел, брови удивленно приподнялись.

– Да, знаменитый Маке. Силач Маке. Домбрист Маке, – горячо подхватил Нурым. – А чему вы удивляетесь, Фазеке? Под ним был его могучий черный конь. И мчался так, что пыль столбом. «Разговор есть… вечером потолкуем», – бросил он. Сам понесся к учителю Губайдулле.

– Тшш! – прошипел Фазыл, будто кто-то мог услышать. – Тише говори, Нурым. Уж чего-чего, а слухачей сейчас хватает. Весь город сбился с ног – ищут Мамбета.

Нурым заговорил шепотом:

– А что он мог натворить?

– Об этом я не буду говорить, а ты не спрашивай. Страх! Не страх, а ужас один. Народ только об этом и говорит.

– Может быть, может быть. Маке на все способен. А все же что он наделал?

– Ты знаешь, когда произносят имя Мамбета Уразбаева, дети со страху перестают плакать. В начале лета он прибыл сюда с десятью джигитами и записался в отряд Жаханши. Русский язык он знает, отважен и способен, поэтому назначили его начальником интендантской службы. Аргамаки самого Жаханши, обученные кони командиров – вся конница в руках Мамбета. Захочет – даст коня, не захочет – самому Жаханше не даст. Вчера Мамбета вызвал подполковник Кириллов и давай ругать: «Почему коней не хватает? Ты разболтался, разбазариваешь коней». – «Я тебе не подчиняюсь, хватит мне гнуть спину перед казаками, – отвечает Мамбет. – И признавать тебя не стану!» Тогда Кириллов распорядился посадить его на гауптвахту. Но Мамбет избил двух солдат, которые пришли за ним, и ворвался в кабинет Кириллова. «Сейчас же убирайся отсюда, валяй к своему атаману Мартынову. Иначе башку срублю», – говорит. Кириллов за наган. Мамбет вырвал наган, связал подполковнику руки назад, плотно закрыл дверь и ушел восвояси. Казаки, стоявшие за дверью, ничего не слышали, а если и услышали, вряд ли посмели бы задержать Мамбета. После того как Кириллову развязали руки, он приказал: «Задержать и предать военному суду!» Но Мамбет как в воду канул. Ищут по всему городу, да что толку.

– Собственными глазами, возле Шидерты… – начал было Нурым, но Фазыл поспешно перебил:

– Держи язык за зубами! Не вздумай болтать: «Видел, слышал». Арун-тюре объявил, что он красный болшабай[107], бежавший с окопных работ, что он из числа изменников-кердеринцев, посланный для разложения ханского войска. Ты знаешь, кто такие изменники-кердеринцы?

– О Фазеке, ведь Кердери – большой род. Откуда мне знать? – ответил Нурым и продолжал изумленно: – Ай да Маке! Вот джигит!

– Кердеринцев много, но изменник-кердеринец, который на стороне красных, то есть на стороне Айтиева и Бахитжана Каратаева…

Нурым вскинул брови.

– Айтиев все лето был у нас. Точнее говоря, весной, около двух месяцев. Почему его называют изменником? Он любил простой народ. Истинный учитель, наставник нашего Хакима. Мой отец очень уважает его. Если Мамбет вместе с Айтиевым, то он нашел себе умного товарища, – горячо проговорил Нурым.

– Ну, это как сказать, – ответил Фазыл неопределенно, но последние слова Нурыма, видать, пришлись хозяину по душе, он погладил голый подбородок, потом чуть закрутил кончики редких рыжеватых усов, помедлил и продолжал рассказывать о Мамбете: – Что скажешь о таком джигите? Телом вон какой: крепкий, сбитый, как пень. Лицо тяжелое, изрытое оспой. Кулачищами может кол забивать. Там, где шагнет, все живое в сторону шарахается. Медведь, да и только! Верно?! А нрав? Однажды женщины аула, пожилые, молодые – все, собрались и решили поколотить Мамбета. «Давайте набросимся сообща на этого чертяку, снимем штаны из шкурок и наденем на его непутевую голову. А то совсем, дьявол, распоясался: где схватит – там синяк, начнешь отбиваться – свалит тебя и платье на голову натянет, хоть задохнись, припрячешь еду – нет, найдет да и тут же слопает. Давайте проучим его хорошенько!» Собрались они в одном доме, пятнадцать женщин, и пригласили Мамбета к чаю. Кое-кто из них даже веревку, рассказывают, приготовил, чтобы связать Мамбету ноги. Пришел Мамбет, уселся, уплетает за обе щеки лепешку с маслом, попивает чай, но тут одна из женщин, крепкая и острая на язык, пнула его в бок и говорит: «Да подвинься ты, чучело. Ишь раскорячился, сколько места занял». И тут все женщины, сидевшие наготове, разом навалились на Мамбета.

«Эй, посуду разобьете, сороки! Будь вас хоть тридцать, мне вы ничего не сделаете. Не троньте лучше, а то хуже будет», – предупредил их Мамбет.

Минуты через две-три встревоженный аул прибежал к дому, откуда доносился неистовый женский визг. Оказывается, Мамбет свалил в одну кучу, словно тюки, пятнадцать женщин и уселся верхом на них. Те, что попали вниз, уже задыхались, а которые наверху визжали что есть мочи. Стоило им чуть пошевельнуться, как Мамбет предупреждал: «Спокойно!» – и щипал за бедра то одну, то другую.

Нурым смеялся до колик в животе.

– А помните, как Мамбет угнал сивую кобылицу Курлена, а потом поднял шум на две волости? – сквозь смех спросил Нурым. – Ловко он свалил пятнадцать женщин! Да еще верхом уселся. За копну сена их принял, что ли? Ай да Маке! Ну и Маке!

– Если пересказывать проделки Мамбета, можно весь вечер говорить – и не перескажешь. А как он бежал с окопной работы! Целая история. Сказка! В скольких переплетах перебывал, чего только не вытворял, пока из далекой России не дошел до Яика! История с сивой кобылицей случилась уже после того, как он перешел Яик.

– Да… – приготовился слушать Нурым, но хозяин раздумал продолжать:

– После расскажу. Когда с работы приду. Сейчас и я спешу, и тебе нужно отдохнуть. Поужинай и ложись спать.

Нурым был вынужден согласиться.

– Жаль, что спешите, я бы с удовольствием послушал про Мамбета. Вы что – ночью работаете?

– И ночью и днем. С тех пор, как образовали войско, работаем в две смены. Сегодня мой черед идти в ночную смену.

Фазыл торопливо допил чай и отправился на бойню. Нурым, оставшись один, задумался о своей судьбе. Ему смутно казалось, что и Мамбет, и его настойчивое «поезжай со мной!» звали его, Нурыма, к чему-то неясному, неизведанному.

И до ужина, и после встреча с Мамбетом не выходила из головы.

Нурым спал крепко. Дорога в шестьдесят верст утомила его. Волнения последних дней, частые тревоги напрягли нервы, словно струны домбры, – теперь все это осталось позади, и он спал спокойно, безмятежно.

– Дрыхнешь до самого обеда, а я, ей-богу, еле-еле спас твоего коня. Еще хорошо, что знакомый попался, – донесся голос Фазыла, но слова не дошли до сознания Нурыма, и он повернулся на другой бок.

Голос продолжал:

– А конь у тебя приметный: круп широченный и бугрится, как опрокинутый котел! А грудь-то, грудь необъятная! Навострил камышиные уши! Морда длинная, сухая, выхоленный, выхоженный, конь-огонь! Не раз, наверно, приходил первым на состязаниях твой белоногий мухортый! Красавец! Глаз не оторвешь…