Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обратимся к Громову. С этим не соскучишься! Из города на море он действительно улетел в Краснодар. Готовил себе надежное алиби на тот случай, когда милиция займется исчезновением Волковой. В этом случае и попытка ее дурацкого самоубийства, коей можно было сыскать многих свидетелей, сработала бы на него.
В Краснодаре Громова и взяли. Ничего не зная о судьбе Волковой и Шитова, надеясь, что Волкова ликвидирована, Громов на первом допросе отрицал решительно все и сразу же выдвинул версию о том, что к нему «цепляются», ему «шьют дело» лишь потому, что в прошлом он допускал неправильности в поведении.
Он так и определил скромно — «неправильности»…
Дальше все было, как обычно бывает у преступника опытного, отлично знающего все предоставляемые ему законом права.
Вот его заявление:
«В настоящее время от дачи показаний отказываюсь до вызова меня представителями прокуратуры области».
Ознакомившись с показаниями Шитова и Волковой, Громов потребовал для Шитова судебно-психиатрической экспертизы.
Вадим тогда обратил внимание: почему он не требует того же для Волковой? Опять-таки попытка самоубийства могла бы объяснить такое требование. Протокол допроса Волковой, где возникла речь о тайнике и валюте, Громову показан не был, но по другим протоколам Громов видел, что подруга его не щадит. Однако ж ее он почему-то не хотел ставить под сомнение.
Очень постепенно отступал он от своей категоричности. Еще в начале сентября утверждал:
«В совершении разбойного ограбления дома священника Вознесенского я не принимал участия. Кто совершил ограбление, я не знаю. Совершали ли Шитов и Волкова ограбление, я не знаю. Я подтверждаю показания, данные ранее».
Но совершены выезды в Колосовск с Шитовым и Волковой. Проведен следственный эксперимент с изготовлением пистолета. Вынесено постановление о назначении судебно-химической экспертизы.
Вопросы к эксперту.
1. Имеется ли клей на театральном реквизите: бороде, обнаруженной в водоеме; если да, то идентичен ли он веществу, имеющемуся на кисти, изъятой из комнаты Громова?
2. Подстрижены ли волосы на бороде, изъятой из водоема?
3. Не от бороды ли, обнаруженной в водоеме, остались волоски на кисти?
Заключение эксперта.
«На кисточке и на бороде имеется клей «БФ-6»…
«Волокна с бороды срезались»…
«Волокна, имеющиеся на кисточке, изъятой у Громова, по своему виду и строению одинаковы с волокнами бороды, обнаруженной в водоеме»… Эксперт такой-то.
Шаг за шагом, изо дня в день, от допроса к допросу борьба за установление каждой, казалось бы, мелочи. Экспертизы, истребуемые отсрочки… А как нелегко разрешаются, сколько нервов берут эти самые отсрочки! Дело должно вестись быстро, как можно быстрее. В конце концов Громов вынужден отступить. Теперь рубеж его обороны строится на следующей версии:
«Ограбления я не совершал. Частично признаю себя виновным в том, что знал, что Шитов совершил ограбление, но до сих пор не говорил об этом.
В настоящее время считаю необходимым заявить обо всем, что мне известно…»
На этом долгом допросе велась звукозапись. Слушая Громова и глядя на него, Вадим испытывал по-человечески теплое чувство к работяге-магнитофону. Ну что, если бы, как в прежние годы, писать самому и писать, и не иметь фактически возможности неотступно следить за лицом обвиняемого.
А тут было на что посмотреть. Накануне Громов недаром отказался давать показания.
— Плохо себя чувствую, — заявил он Вадиму, легким жестом коснувшись левой стороны груди. — Со мной хочет беседовать начальник отдела? Отказываюсь говорить с ним. У меня есть мой следователь. Я нездоров. Вызывайте конвой.
Что же, на все это он имел право. Конвой был вызван. Громов удалился. Выглядел он отлично. Свеже побрит, подтянут. Мать снабжала его всем, что только было разрешено.
На следующий день, явившись в следственную комнату, он, как всегда, любезно, даже тепло поздоровался с Лобачевым, с подчеркнутой готовностью расписался касательно магнитофона. На допросах он вообще держался вполне корректно, но с такой добродушной естественностью, что человек непосвященный мог бы подумать: это беседуют не следователь и обвиняемый, которому как рецидивисту грозит немалый срок, а двое хорошо сработавшихся людей дружно разбираются в порученном им обоим деле.
В следственной комнате тюрьмы, где обычно работает следователь, стул для заключенного несколько отстоит от стола и привинчен к полу. Разные бывают случаи.
Громов ни разу самовольно не пересел к маленькому столу, буквой «Т» примыкавшему к столу большому, где работал Вадим и где под рукой у него имелась кнопка экстренного вызова конвоя.
Но последние недели Лобачев сам предлагал Громову место за этим малым столом, у каждого было по пепельнице, оба дымили в свое удовольствие. Контакт был полный.
Громов оказался чрезвычайно, даже излишне контактным. Каких только рассказов — один одного дальше от существа дела — не наслушался от него Вадим! До среднеазиатских змей и то он добрался.
— Ну, вернемся к делу, — напоминал Вадим.
— Ах, да! — Лицо Громова тотчас становилось серьезным. — Дело, конечно, прежде всего. Так на чем, бишь, мы…
Примерно таким же образом подошел он, деликатно подгоняемый Вадимом, к изложению своего последнего на тот день сочинения. Потрудился он, как видно, на совесть.
— Частично себя признаю виновным, — так он начал. — Я действительно советовал Шитову работать над собой, чтобы стать актером. Я даже ссылался на свою судьбу. Я был судим, а все-таки сумел завоевать положение в артистическом мире, и все меня уважают.
Шитов всегда нуждался в деньгах, он сказал, что достанет оружие и ограбит попа Вознесенского. Всему Колосовску известно, что у попа есть ценные вещи, а Шитов в доме когда-то бывал и знает, где их взять.
Я испугался и сказал: «Ты с ума сошел!» Но он стоял на своем. Тогда я начал убеждать, что не надо настоящего пистолета, а надо игрушечный. Я думал, что с игрушечным он не пойдет.
Бороду они с Волковой купили в ВТО. Они с Волковой были знакомы раньше по Колосовску, я ведь только туда наезжал…
Кисточкой я клеил документы к финотчету… Пистолет делал я и старался, чтоб он был непохож на настоящий… Бороду я постарался наклеить ему так, чтобы она не была похожа на настоящую. Шитов казался мне не совсем нормальным, я опасался его, особенно после того, как он убил ни в чем не повинную собаку.
Я хотел, чтобы Волкова сразу взяла у него сумку, если он все-таки совершит ограбление, чтобы сдать ее в милицию, но Шитов сумку у Волковой отобрал.
На следующий день он хотел сумку сжечь, а я велел Волковой ее утопить, чтобы потом выловить и сдать.
Я был совершенно уверен, что Шитова в искусственной бороде на улице сразу задержат…
Магнитофон крутился и крутился. Громов говорил и говорил, размеренно, неторопливо. Они почти неотрывно смотрели друг на друга. Лобачев думал: «Ты же умный человек. Не можешь же ты меня считать круглым дураком. Ты тянешь время. Чего же ты ждешь?»
Он задал вопрос:
— Если вы решили идти в органы с заявлением на Шитова, то почему не пошли сразу, хотя бы и без сумки?
Громов ответил:
— Мне неудобно было идти без вещественных доказательств, и я растерялся. Меня всегда мучает моя прошлая судимость. Боюсь, скажут, что клевещу на честных людей, бывших военнослужащих.
Громов несколько раз возвращался к версии о том, что боялся Шитова, что Шитов казался ему временами психически нездоровым. Почему-де он и настаивал на судебно-психиатрической экспертизе.
— Где вы спрятали икону и картину?
Вадим не ошибся. Этот в лоб поставленный вопрос совершенно устраивал Громова, и при всем его блистательном самообладании он не смог скрыть искры радости в глазах.
Следователь считает, что он прятал похищенное? Значит, следователь многого не знает. Может быть, он даже не знает о наличии и роли четвертого. Шитов мог смолчать. А потом, в сущности, что знает о четвертом Шитов?
Пока и в дурном сне не могло присниться Громову, что Барахольщик, которого он не успел использовать, выслушивал пьяные жалобы Шитова на Ивана и много чего другого выслушивал…
Вадим был уверен: ни икона, ни картина часу не находились в квартире Громова. Тем более, что в тайнике, который Лобачев сам обмерил, они не могли бы поместиться по габаритам.
Громов с готовностью принял пас.
— Да, — с некоторым сокрушением сознался он. — Шитов меня буквально заставлял спрятать на сутки эти проклятые вещи. Я боялся держать их вне квартиры и сунул под доску в полу. Полы эти паркетные, все на живую нитку… На следующий день завернул вещи в афишу и отдал ему и больше, слава богу, ничего о них не знаю. Уверен, что он их продал. Иначе на что бы он пил, кутил, халаты махровые покупал?
