Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4 - Сергей Алексеев

Красные проделали тот же маневр.

Леван Гуриелидзе дал сигнал, и операция началась. Перед нами была открытая позиция: кругом ни одного кустика, лишь несколько ветвистых ореховых деревьев.

Мы сложили деревянные винтовки на бруствере окопа, приготовили комья и затаили дыхание. Из окопа противника первым вылез Нодар Каландадзе. Взмахом руки он приказал своему войску следовать за ним и пополз в нашу сторону. Голова его перекатывалась с места на место, словно спелая тыква.

— Вот я его сейчас по башке! — произнес мечтательно Отия Каландадзе, выбирая ком покрупнее.

— Без моего приказа не стрелять! — распорядился я.

— Если они встанут, потом их не остановишь! Лучше перебить их в окопе! — посоветовал Соломон Жгенти.

— Далековато… Подпустим их ближе! — сказал Ромео Чунуквадзе.

Противник приближался. Я понимал, что, ползя, ребята не могли нести с собой более одного-двух комьев, поэтому надеялся отбить первую их атаку. Я предупредил своих:

— Не торопитесь! У них не хватит боеприпасов! Стреляйте только по моему приказу! И не вздумайте преследовать их: в рукопашной они нас побьют как пить дать!

— Ура-а-а! — заорал вдруг Нодар, вскочил и помчался к нам.

За ним последовала вся его ватага. Уроки нашего военрука, видать, не прошли даром, — неприятельские солдаты бежали пригнувшись к земле, зигзагами.

— Ура-а-а! — крикнул еще раз Нодар.

— Захрума-а-а![27] — не вытерпел Отия Каландадзе и запустил в противника здоровенный ком земли. Ком угодил в голову Нодару, да с такой силой, что он выронил ружье и упал словно подкошенный.

— Огонь! — завопил я, и на наступающих обрушился шквальный огонь нашей артиллерии. Ряды неприятеля дрогнули, остановились, потом поспешно откатились назад и укрылись в окопе.

— Нодар Головастик, не смейте больше показываться, иначе перебьем всех! — крикнул я.

— Поглядеть бы сейчас на его лоб! — сказал Отия.

— «Лоб, лоб»… — проворчал Эдуард Джабуа. — Попадем им в руки — не жди пощады!

— Без паники! — сверкнул я глазами.

— Нодар сейчас зол, как сто чертей… Съест он нас! — предупредил меня Кажура Гагуа.

— Кто трусит — вот белый флаг! — Я достал из кармана платок.

— Сосойя Мамаладзе, — донесся крик из окопа неприятеля, — сдавайся, пока не поздно!

— Покажись, если ты такой герой! — крикнул я в ответ и вылез из окопа.

— Вот я! — поднялся Гурам Тавберидзе.

— А где этот болван?

— Который?

— Ваш маршал!

— Я здесь, а тебе последний раз предлагаю сдаться, пока ты жив! — крикнул Нодар и тоже вылез из окопа. — Считаю до трех! Потом перехожу в рукопашную!

— Попробуй только!

Нодар отдал распоряжение, и тотчас же все его войско поднялось во весь рост.

— Ребята, вставайте и приготовьте гранаты! — приказал я своим.

— Ну, теперь крышка нам! — заскулил Ромео Чануквадзе.

— Один! — начал Нодар.

— Черт тебе господин! — ответил я.

— Два!

— Пустая твоя голова!

— Два с половиной… — сжалился над нами Нодар.

В наших рядах подозрительно зашептались.

— Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! — крикнул Тамаз Керкадзе.

— Я не изменник!

— Переходи, говорю, и мы простим тебя!

— Не нуждаюсь в твоем милосердии!

— Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! — предложил Нодар.

— Подавитесь сами вашим белым хлебом!

— Три! — крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым «ура» двинулось на нас.

— Огонь! — взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.

— Бей его! — раздался боевой клич, и началось…

Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.

— Что ты делаешь, осел!

— Ухо-о-о!..

— Не рви штаны, сволочь, они отцовские!

— Сдаешься?

— Убит я!

— Подними руки!

— Опусти палку — подниму руки!

— Бросай оружие!

— Какое еще оружие?

— Отпусти рукав, собака!

— Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?!

— Чего ты плюешься?

— А ты не тяни меня за нос!

— Учитель! Он и впрямь меня убивает!

Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.

Меня потащили к учителю.

— Товарищ начальник штаба! — вытянулся Нодар. — Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!

— Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? — спросила Хатия.

Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и… расхохотался.

— Теперь отдохните полчаса, а затем — марш на плантацию! — объявил военрук.

С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же с нами и с нескрываемым удовольствием курил «Темпы». Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще «Темпы», да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность. Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили «Темпы». Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул — пойди, дескать, попроси. Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил просьбу. И я решился.

— Леван Петрович…

— Чего тебе, Мамаладзе?

— Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?

— Правда! — ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.

— Я ведь пленный фашистский генерал?

— Точно!

— Значит, вы расстреляете меня?

— Если дашь правдивые показания, может, и помилуем…

— Никогда! — заявил я твердо.

— Ну, значит, будешь расстрелян! — нахмурился воен-рук.

— В таком случае выполните мою последнюю просьбу!

— Что вы скажете? — обратился начальник штаба к своему штабу.

— Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! — ответил со всей серьезностью Нодар.

— Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? — смягчился начальник штаба.

— Дайте одну папироску на обе армии… Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас…

Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:

— Что?! Что ты сказал?! Да как ты… Кому ты… Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе… педагог… ветеран войны… чтобы я своей собственной рукой… дал папироску… своим ученикам?! Отравил бы ваши легкие, сердце, кровь?! А?! Скажите, что это было шутка!.. Иначе я сойду с ума!..

Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.

— Конечно… Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович!

— Извините нас! — пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.

Долго еще бушевал наш военрук, наконец он стал успокаиваться, приговаривая время от времени:

— А? Папирос им захотелось!.. Я вам покажу папиросы!..

И вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное и непонятное. Хатия, не проронившая во время вышеописанной бурной сцены ни одного слова, подошла к учителю и сказала:

— Уважаемый Леван Петрович! Никогда в жизни я не была ябедой, но теперь не могу скрыть от вас: пока вы руководили боем на берегу Супсы, мальчики достали из вашего кителя папиросы и одну из них начинили порохом, — все равно, мол, нам он не даст закурить… Они думали, что раз я не вижу, то и не услышу ничего…

— Да ты с ума сошла! Что ты брешешь? Врет она, Леван Петрович! — заорал я вне себя от искреннего возмущения.

— Испугался? — спросила иронически Хатия, моргая глазами.

— Ах, вот оно что… — проговорил учитель и оглядел нас испепеляющим взглядом.

— Врет она все, Леван Петрович! Признайся, дура, врешь ведь? — вмешался Нодар.

— Сам ты дурак, и сам ты врешь! — сказала спокойно Хатия.

Изумленный класс разинув рты смотрел на заупрямившуюся Хатию.

— Так… Не двигаться с места! — приказал шепотом побледневший учитель и встал. Он подошел к висевшему на дереве кителю, достал из кармана коробку папирос, внимательно осмотрел каждую папироску и, не заметив ничего особенного, повернулся к Хатии: