Рекенштейны - Вера Крыжановская

Когда Танкред со своего наблюдательного поста увидел приближающуюся женскую фигуру, он хотел ее окликнуть и просить, кто бы она ни была, послать ему лакея, но разглядев, что это Лилия, промолчал; он был взбешен, но не мог решиться открыть ей свое смешное положение.

Он не имел, впрочем, времени долго размышлять, так как в эту минуту послышались тяжелые шаги и стук копыт, и на повороте дороги показался старый охотничий смотритель; он был очень озабочен и вел за узду лошадь Танкреда; колени лошади были в крови.

— Где вы нашли ее, Вебер, и отчего она ранена? Не случилось ли несчастья с мужем? — спросила молодая женщина, бледнея.

— Да, графиня, есть факт, не обещающий ничего хорошего, — отвечал старый смотритель, почесывая за ухом. — Очень подозрительный человек пришел в сельский кабак и продал там платье и белье; метка белья обратила внимание кабатчика, и он послал за комиссаром; когда мошенника, который был мертвецки пьян, обыскали, то нашли на нем часы графа и запонки. Так как эта каналья не в состоянии отвечать, а я случайно был там, то комиссар послал меня в замок спросить, заметили ли кражу; но по дороге я встретил лошадь, вот в таком виде и это внушило мне тревожные мысли.

— Ах! Очевидно, что совершено преступление! — вскрикнула молодая женщина вне себя.

— Успокойтесь, графиня, быть может, он только ранен и лежит в обмороке.

— Садитесь на лошадь, Вебер, и поезжайте скорее в замок. Пусть бьют в набат, чтобы тотчас шли на поиски, — приказала Лилия, опираясь на дерево, так как ее дрожащие ноги отказывались служить.

Оставшись одна, она опустилась на пень и закрыла лицо руками. Молодая женщина была страшно поражена. Ясно, что живой Танкред не дал бы себя ограбить и даже раненый дотащился бы до дому, позвал бы на помощь; ее возбужденное воображение рисовало ей ужасные картины: она уже видела, что приносят обезображенный труп мужа, облитый кровью, и мгновенно мучительный упрек совести так сильно сжал ее сердце, что оно готово было разорваться. Не ответила ли она грубым отказом на его раскаяние? Не мучила ли его всячески, зная, что он ее любит? А теперь он умер; все кончено; она не может загладить обиды, которые так эгоистично наносила ему ее мстительность. Поток горьких слез хлынул из ее глаз, и, ломая руки, она воскликнула:

— Бедный, бедный мой Танкред! Я не хотела с ним примириться, а теперь уже поздно.

Убитый, прячась в своей засаде, на расстоянии нескольких шагов, Танкред следил за этой сценой, не подавая признака жизни.

— Ах, злодейка, как она меня любит и жалеет мертвого, а живому наносит лишь одни оскорбления, — шептал он, тронутый и довольный.

Но увидев слезы Лилии и услышав ее восклицание, он не вытерпел и крикнул смущенным и вместе с тем лукавым голосом:

— Нет, нет, ничто не утрачено, я жив и невредим. Проклятый бродяга украл лишь мои вещи, пока я купался. Так не порти своих прекрасных глаз напрасными слезами.

Лилия вскочила на ноги и вскрикнула. Она не могла понять, откуда слышен был этот голос; но как только комизм положения стал ей ясен, она разразилась неудержимым смехом и Танкред невольно вторил ей. С трудом преодолевая себя, она сказала, не то смеясь, не то сердясь:

— Это мне нравится! Вместо того чтобы крикнуть, когда мы говорили с Вебером, ты шпионишь за мной.

— А иначе разве бы я услышал твое признание в любви? Но, ангел мой, после будешь журить меня, теперь иди, пожалуйста, в замок и пришли Осипа с платьем; мне надоело разыгрывать роль Адама в раю.

— Боже мой! Не простудился ли ты? — спросила Лилия с беспокойством.

— Нет, не бойся, я все время потел с досады и нетерпения, — отвечал молодой человек со смехом. — Но еще вот что: скажи, чтобы меня не искали и не делали шуму; пусть попросят комиссара отпустить эту пьяную каналью ко всем чертям; не надо разглашать этот глупый случай.

— Хорошо, хорошо, — отвечала Лилия, направляясь бегом к дому.

Возвратясь, она нашла весь замок в волнении. Но графиня положила конец общему смятению, объявив, что граф жив и здоров. Она послала смотрителя к комиссару, а камердинеру велела отнести как можно скорее невольному пленнику необходимую одежду.

Час спустя, одевая невесту, Лилия увидела возвращающегося мужа и указала на него Сильвии. Молодая девушка уже знала о случившемся, и обе они смеялись, как безумные. Но о том, что она выдала себя перед этим несносным Танкредом, Лилия умолчала.

Она кончала одеваться, когда ей доложили, что несколько экипажей показалось в конце авеню; бросив последний взгляд в зеркало, молодая женщина самодовольно улыбнулась.

В ту минуту, как она входила в большую гостиную, в противоположной двери показался Танкред в полной парадной форме. Увидев жену, он покраснел и поспешно подошел к ней; присутствие слуг помешало их объяснению, но по тому, как он поцеловал ее руку, и по счастливому, смущенному взгляду Лилии оба поняли, что вражда окончена.

После ужина новобрачные уехали в Арнобург, но бал продолжался, и на горизонте занималась заря, когда Танкред проводил своих последних гостей.

Лилия вернулась к себе, счастливая и спокойная, как никогда. Она вышла на террасу и, опершись на балюстраду, устремила задумчивый взор на необъятную зелень парка, еще освещенного, который, казалось, соединялся с темной каймой леса, окружающего Рекенштейн.

Шаги Танкреда, искавшего ее, заставили ее оглянуться. Он вошел на террасу и, сияющий, растроганный; подошел к ней.

— Дашь ли мне, наконец, свою любовь и прощение, жестокая властительница моего сердца? У твоих ножек, как ты того требовала, молю тебя о мире, — сказал он, преклоняя колено.

Молодая женщина, смущенная, смеясь, запрокинула обеими руками голову мужа и запечатлела долгий поцелуй на его губах.

— Неисправимый мотылек, долго ли я буду властвовать над тобой? — прошептала она.

— Нет, нет, довольно ветреничать, — воскликнул Танкред, вставая и страстно привлекая ее в свои объятия. — Ты не знаешь, как я утомлен безрассудными увлечениями, как жажду покоя и мирного счастья у семейного очага. И потом, — он лукаво усмехнулся, — Веренфельсы созданы для того, чтобы обуздать меня.

— Дай Бог, чтобы эта власть поддерживалась неизменно, чтобы мир и любовь были всегда девизом нашей жизни, — с глубоким чувством ответила Лилия.