Предновогодье. Внутренние связи (СИ) - Хол Блэки

Сухарики, ставшие привычным рационом, приглушили аппетит и повышенное слюноотделение. Пора бежать в институт, чтобы поспеть к раннему открытию столовой.

Идя по гулкому пустынному коридору, я слушала эхо собственных шагов. Тревожное ощущение усилилось, постепенно перерастая в нервную дрожь.

Пробравшись к столику в углу, вдоволь насоздавала "засирайку", стараясь, чтобы нос попал в стерильную зону. Лишь опустившись на стул, я сообразила, что нервозный зуд отнюдь не из-за беспокойства за удачность заклинания. Сердце бухало тяжелым молотом, мысли неслись вскачь, запинаясь друг о друга. Уши невольно прислушивались к столовским звукам, а дыхание задерживалось в ожидании уверенных шагов.

Что он скажет? Или промолчит? Будет извиняться и оправдываться или обратит в шутку и посмеется? Поделится подробностями с друзьями или со всем институтом?

А что скажу я? Можно сделать вид, что не произошло ничего из ряда вон выходящего, но тогда он утвердится во мнении, что обжимания — привычное для меня дело. А можно влепить пощечину. Неплохо, но запоздало.

Разложив тетради, я заняла добрую половину стола, а руки предательски дрожали. Чем бы их занять? А вот хотя бы дерганным постукиванием пера по столешнице. Получится ли спокойно посмотреть Мэлу в глаза и отвести равнодушный взгляд в сторону?

В конце концов, я давно не школьница, — вколола себе отрезвляющую мысль. Наверняка сижу как спелая помидора с шальными глазами. Глубоко вздохну несколько раз и дооформлю, наконец, реферат по теории снадобий, и никто не заметит моего волнения.

До чего же длинно зовут Ромашевичевского, и фамилия у него неимоверно длиннющая! Уже пятый титульный лист порчу, а написать в одну строчку не получается.

— Привет умным девочкам! — напротив сел Макес и шмякнул поднос с омлетом, какао, горячими бутербродами и плюшками.

Отодвинулся стул, и рядом сел молчаливый Мелёшин, решивший, что здороваться с крыской каждый день будет жирно. Хватит и одного раза в неделю.

Я украдкой посмотрела на него. Мэл выглядел слегка помятым, взъерошенным и очень привлекательным в полосатом пуловере, в треугольным вырезе которого виднелась ямка между ключицами.

Нельзя отвлекаться. Схватив новый лист, я начала писать заново, мельча буквы.

— Где твоя? — жуя, спросил товарищ Мелёшина. — Второй день не видно.

Из услышанной фразы я вычленила всего лишь одно слово. "Твоя". Емкое и единственно правильное слово. Его. Его блондинка.

У меня застучало в висках. Запортив начатый лист, я скомкала и на удивление метко зашвырнула в мусорную корзину у колонны. Мэл проследил за полетом.

— Готовится к празднику, — ответил невзрачно.

Ну, конечно! Это же какую невероятную красоту нужно наводить, чтобы второй день не появляться в институте, наплевав на прогулы? Наверняка, после непрерывной двухдневной подготовки, появление Мелёшинской блондинки на сегодняшнем вечере произведет фурор. Бедняжка! Бегает сейчас в мыле по магазинам и не может выбрать, в чем пойти. И пусть красотку зовут Изабеллой, для меня она навсегда останется безымянной подружкой Мэла.

Как оказалось, Макес был солидарен с моими раздумьями. Он пригладил пестроволосую шевелюру и высказал Мелёшину, окончательно испортив мне настроение:

— Однако тщательный подход к делу. Чую, тебя ждет особенный подарочек. Она случайно не по магазинам нижнего белья взяла низкий старт?

Я запортила следующий лист и опять, скомкав его в плотный шар, метнула в корзину. В яблочко! Мэл бросил на меня быстрый взгляд, продолжая ковыряться в запеканке.

— Мне-то откуда знать? — ответил грубовато.

Однако его товарищ не унимался.

— На твоем месте я бы прыгал до потолка, — хохотнул он. — Сегодня будет жаркая ночь.

Яростно скомканный комок бумаги пролетел в корзину, и, не попав, шмякнулся рядом. Я отодвинула с грохотом стул, чтобы поднять результат неудачного броска. Вернувшись, собрала разложенные листы и спросила преувеличенно вежливо:

— Могу идти? С утра плохо развлекается.

Мелёшин потер лоб и, не глядя на меня, разрешил:

— Иди.

Я вышла из столовой, закусив до боли губу. Ненавижу, ненавижу! Непонятно за что, но ненавижу. Но в итоге так и не поняла, получилась у меня "засирайка" или нет, потому что напрочь забыла о заклинании, увлекшись переживаниями. Хорошо, что вспомнила о Бабетте Самуиловне и перед лекциями взяла на прочитку толстенный справочник.

Дообеденные занятия проходили в возбужденно-суматошной возне, какая обычно сопутствует большому празднику. В аудитории стоял гул, учебный материал совершенно не лез в голову, да и преподаватели, понимая бесполезность надрывания связок, особо не усердствовали.

Эльза раздала присутствующим пригласительные билеты на новогодний вечер. Мой она швырнула на стол, а к Мелёшину наклонилась и подала, показав глубокое декольте в апельсиновой кофточке.

Билет пах хвоей. На пластиковой прямоугольной карточке поблескивала пушистая елочка с отяжелевшими от снега ветвями. Под другим углом зрения она исчезала, зато появлялась переливающаяся затейливым курсивом выпуклая надпись в обрамлении мигающих огоньков: "Новогодний вечер 31 декабря в 21.00".

Мелёшин просидел обе лекции, рисуя в тетради. Эх, владей я заклинанием adventi[24], то смогла бы разглядеть его закорючки. Вздохнула и уставилась в окно. Белесо-серое небо усиливало отвратительное настроение.

А вот на обеде создать незаметно "засирайку" не получилось, поэтому дела пошли из рук вон плохо. Общепитовские ароматы едва не поставили меня на колени. Пришлось периодически потирать невзначай нос, чтобы перекрыть доступ к вкусным запахам.

На этот раз мы сидели в полупустой столовой вдвоем с Мэлом. Основная часть студенчества ринулась после второго занятия наводить красоту перед праздником.

К большому перерыву я смогла разбудить в себе самообладание. Уселась, вытащила справочник и тетрадь, старательно игнорируя присутствие Мелёшина. Неторопливо перелистывала страницы в поисках нужного параграфа, а в душе завозилось разочарование оттого, что Мэл вовсе не собирался объясняться. Мне бы радоваться, что он не ославил меня на весь институт как девицу определенной репутации. Вместо этого я начала раздражаться на неопределенность, а раздражение породило недовольство. Словом, хотела сама не знаю чего.

Пока меня одолевали терзания, желудку надоело стесняться, и он выразил негодование голодным бурчанием. Мелёшин ел вяло, не поднимая глаз от подноса. Я же выписывала из справочника, делая вид, что ничего особенного не рычит голодным зверем на всю столовую.

Вдруг Мэл прокашлялся и спросил:

— Почему не обедаешь?

— Не твое дело, — ответила грубо, и в животе солидарно рыкнуло.

Мелёшин нахмурился и поелозил ложкой в борще.

— Я хотел сказать…

— Не мешай. А то собьюсь. Очень сложная формула.

Мэл замолчал. Так и прошел наш обед, вернее, обед Мелёшина. Он практически ничего не съел и отнес полный поднос на мойку. Зажравшийся богатей! — бросила я злобный взгляд, сглатывая слюну. Приняв уход Мэла как молчаливое разрешение покинуть столовую, ринулась из помещения и, забравшись на чердак, изгрызла половину дневной порции сухарей.

После обеда институт опустел. Ну и что с того, что никто не отменял работу и учебу? А когда же прикажете гладить нарядные платья, завивать кудри и накрашивать ресницы? Повседневные будни достались тем, у кого один свитер и одна юбка на все случаи жизни.

На занятии у Стопятнадцатого я повторила ранее разученные заклинания и поблагодарила декана за "засирайку". Генрих Генрихович пребывал в благодушном настроении и мурлыкал под нос, изредка вальсируя рукой. Он тоже заразился духом предстоящего праздника. А кто бы заразил меня, хоть чуть-чуть?

— Эва Карловна, идете на новогодний вечер?

— Иду.

— Прелестно! Запланирована грандиозная программа. Обещан фуршетный стол.