Князь Лавин - Ольга Погодина

Последнее, что И-Лэнь успела рассмотреть – это ее улыбка. Улыбка человека, которому удалось отомстить.

Тонкий свиристящий визг вонзился в нее, будто раскаленная игла.

– Бежим! – она рванула Ву Чана за руку, Выйдя из оцепенения, вызванного ужасной сценой, телохранитель быстро и бесшумно повел ее вниз какими-то извилистыми лестницами и переходами. И-Лэнь теперь все время казалось, что ужасное нечто преследует их, она пугливо оборачивалась через плечо и вглядывалась в тьму позади. Потом чувствовала, как ее спутник тянет ее за руку и, спотыкаясь, бежала дальше.

В возке места уже не хватало, и Ву Чан посадил ее на коня перед собой. Забыв о всяком стыде, она прижималась к его телу и чувствовала, что его тоже сотрясает дрожь. Увидев его лицо, стражники двинулись с места быстро и без вопросов. Все копыта лошадей были обмотаны тканью, колеса возков смазаны. Ни бряцания оружия, ни окриков, ни команд – они растворялись в ночи, словно призраки, покидая дворец, в котором, – теперь И-Лэнь видела это, – горело куда меньше, чем обычно, огней.

Они уже начали собирать свою жатву.

Заворчал гром, сначала негромко и глухо, а затем все ближе и чаще. Ву Чан раскрывал перед ними ворота за воротами, показывая квадратный бронзовый квадрат на своей груди – пропуск императрицы. Женщины в возке, которым передалась часть их страха и потрясения, поначалу притихшие, одна за другой начали всхлипывать.

И-Лэнь почувствовала на лице первые крупные капли дождя. Теперь она уже отошла от пережитого настолько, что поискала глазами и нашла маленького писаря, – смешного и сонного в своей нелепой четырехугольной шапке.

Последние ворота нехотя раскрылись с протяжным скрипом. И-Лэнь оглянулась в отчаянном желании закричать в лицо этим ничего не подозревающим стражникам, этим сонным улицам со спящими в ним людьми: " Бегите! Вы все погибнете! Бегите!". Она прижала пальцы к задрожавшим губам и не проронила ни звука. Конь Ву Чана, едва вырвавшись на дорогу, ускорил ход.

Эпилог

Ночи здесь, в горах, были уже холодными. Короткое степное лето отлетело, на склонах гор там и здесь уже начали появляться красно-бурые и желтые пятна, – вестники осени. В сумерках воздух гудел протяжно и тревожно: это начался гон у маралов, это увенчанные короной рогов могучие самцы, вытянув шеи, трубили в холодеющее прозрачное небо, призывая пугливых олених и бросая вызов соперникам.

В густых березняках и кедровниках подо влажным мхом уже распирали опадающие листья кольца груздей, верховые болота заалели брусникой, а горные вершины, еще недавно сухие и рыжие, вновь начали посверкивать далекой белизной.

В эти тихие, потихоньку уносящие память о лете дни, Нойто снедала тоска, неотвязная и неясная, как болезнь. Отрубленная рука начинала ныть тупой, свербящей болью, и иногда Нойто просыпался от совершенно невозможного: то ему казалось, что на запястье опустился слепень и кусает его, то он чувствовал чье-то прикосновение к несуществующим пальцам… В такие моменты хотелось выть, колотясь головой о землю.

Нойто вставал затемно и уходил, прихватив уду, на реку. Изворачивался, налегая культей на лодку, воткнутую в мокрые камешки на берегу, а второй рукой крепко вцепившись в корму. Запрыгивал. Одной рукой он уже наловчился грести так, что лодку не заворачивало, однако на стремнину не выходил, – отсиживался в плавнях, брал терпением, и теперь почти всегда возвращался с уловом. Олэнэ преувеличенно ахала, расхваливая его добычливость, норовила подсунуть самый лучший кусок. А потом беззвучно плакала, давясь слезами, когда думала, что он не слышит. Хорошо, хоть Кухулен умер, не увидев его…таким.

Сыновья Кухулена приезжали не раз. Уговаривали мать и его переехать к ним, на равнины. Мол, будет и уход, и почет. Олэнэ отказалась, он тоже. Так и горевали вдвоем свое горе, – каждый свое.

Олэнэ теперь стала совсем послеповатой и медлительной. Сидела больше в юрте, а только если и ткала, то пряжа по большей части на одежду уже не годилась. Нойто не жаловался. Сам собирал хворост для очага, сам латал себе штаны. Выходило криво, расползалось – но человек, он ко всему приспосабливается. Может, и не переживут они эту зиму – как знать…

Иногда он жалел, что не умер сразу, в горячем азарте боя у стен Шамдо, где он спас жизнь угэрчи Илуге. Угэрчи был щедр, и Нойто вернулся с тремя доверху нагруженными лошадьми. А только зачем эму это теперь? Тогда думал – отдаст за невесту, и посватает самую красивую девушку в становище… Э-эх!

В этот день ему не везло. Крупная рыба не клевала, а десятка мелких окуньков, что он выловил, хватит разве что на похлебку. Стыдно возвращаться с таким уловом. Но что поделаешь?

И пристал к берегу неудачно: неловко развернул лодку, черпнул воды, да и сам вымок. Скрипел зубами, одной рукой вытягивая днище на берег и оскальзываясь на мешающих камнях.

– Смотри, это же Нойто! Эй, Нойто!

Он поморщился: по крутому склону к нему кубарем катились два паренька. Тайчу и Эльхэ, из рода Куницы. Их юрта стоит ближе всех, и оба сорванца с тех пор, как Нойто проехал мимо них, переступил через порог, прохода ему не дают: расскажи еще, как ты бился у Трех Сестер, Нойто! А как рысь за тобой шла – еще расскажи! И про угэрчи Илуге! И про сестру его рыжую! И про Джурджагана – расскажи!

Не понимают, что больно говорить Нойто. Но ведь что с них взять – на то и мальчишки!

– Давай поможем, Нойто!

Не дождавшись ответа, с визгом влетели в холодную воду, уцепились за борта. Втроем и правда легче пошло, – все таки пять рук не одна. Вытащили лодку сушиться, подобрали мешок с рыбой, не переставая трещать:

– Не, отсюда вся рыба ушла уже, Нойто! Отец говорил, здесь в это время ловить нечего, ты в затоны завтра иди, что за кривой березой. Там отец ловил, а в тот год во-вот такого тайменя домой привез, руки ему он до крови разрезал, чуть за собой не увел к речному деду! Давай тебе завтра покажем, а, Нойто? Возьми нас с собой – мы и лодку поведем, и веселей будет! – захлебываясь словами, Эльхэ приплясывал на месте, потирая друг о друга тощие щиколотки.

– Да, мы придем с вечера! Ты только нам еще расскажи, как угэрчи в подземелья кхонгов ходил!

– Вас мать не отпустит! – буркнул Нойто.

И нечего ему сказать: он вот, хоть и калекой, вернулся, а отец Тайчу и Эльхэ – нет. Погиб еще в битве у Трех Сестер.

– Ну пожалуйста, Нойто!

– Мы с собой лепешек принесем, – знаешь, какие лепешки наша сестра Айсель делает? С салом, с луком! У-ух! Бабушка Олэнэ таких не делает – у нее они комками и пригорают!

– Нечего обещать того, что не сам сделал, – сурово сказал Нойто, потом решил все же сжалиться: нет у мальчишек ни отца, ни старшего брата, ни дядьев, чтобы было с кого пример брать. Пускай приходят. Может, так быстрее время скоротать придется.