Ближе к истине - Виктор Ротов

На завалинке столовой ютится местный блаженненький — обязательный атрибут настоящей народной жизни на Руси. Они, как символ жалостливой души русского человека. Блаженный чего‑то пьяненько выкрикивает. Не поймешь — то ли ругает этот вихревой наезд гостей, то ли радуется. С лица его не сходит идиотская улыбка. Казаки уже поглядывают на него строх’о. Потом берут под белы ручки и уводят по тропинке на взгорок. Парень говорит другому: «ОМОН приступил к работе. Сейчас они намнут ему бока».

Но ему не мнут бока. Просто оставляют его там, чтоб охладился.

А концерт продолжается. Казаки и казачки уже не выдерживают — сначала за пределами концертной площадки, а потом и на ней заводят свои танцы. Заводилы — Ольга — атаманша и ее пышнотелая подружка.

Но вот закончился концерт. Юбиляр, освоивший уже роль распорядителя, объявляет, что все едут на конные скачки. Садимся в автобус и мчимся. По дороге узнаем, что скачки давно уже закончились. В доказательство видим, что на выгоне на открытый трейлер грузят лошадей. Разворачиваемся, мчимся назад. На торжественный обед. Мы с удовольствием тут же забыли про скачки. А Ждан, который Пушкин, говорит: «Кажется, нам начинает везти».

За столом, накрытым в помещении, места всем не хватило. Поэтому накрыли еще один. На воздухе. Вот за этим-то столом и развернулись основные дальнейшие события. Там уже дошло до белого каления. В том смысле, что от обилия лестных тостов юбиляр заводился все круче, округлялся от важности и свежей вкусной баранины. На маленькой площадке, возле колодца, яростно отплясывал ядреный казачина. Его поддерживала Ольга — агаманша. И вдруг метеором вклинилась к ним подруга атаманши. Крепенькая молодичка при хорошем теле. Она до того разошлась, что в ярости сбросила с ног красивые свои, шитые «золотом» болтолапки (босоножки) и принялась молотить босыми крепкими ногами старый облезлый асфальт с оголившимися камешками. Боже! Ей наверно больно! Я сжался внутренне, почти физически ощущая за нее боль. Где там! Она так лихо, так самозабвенно отплясывала, что на груди у нее на кофточке расстегнулась верхняя пуговица, И гам колыхнулось откровенно ослепительно белое… «предгорье».

А блаженненький прицепился ко мне (куда я, туда и он). Улыбается прямо в лицо. Бормочет что‑то невнятное. Вроде благодарит. Я уже и прогонял его от себя. Нет. Липнет. Наконец уселся у нас в ногах с Иваном Дроздовым. Видно, притягивает наше биополе. Говорят, блаженные чувствуют биополе других добрых людей.

Но вот все устали. Начали расходиться, разъезжаться. И мы поехали на нашем автобусе с «носом». И снова Иван Бойко обратил наше внимание на то, что вот здесь на кукурузном поле, под горой Казачьей стоял дом его отца и деда… Мало того, он велел шоферу ехать на эту самую Казачью гору. Поехали объездной дорогой. Взобрались на самую верхотуру: Там крепенький шальной ветерок. И

широкая красивая панорама. Солнце к закату. Внизу, видно отсюда, идет через мост вечерняя череда.

Хороша, ты русская земля! Потому так много у тебя недоброжелателей.

Переполненные впечатлениями и вкусной свежей бараниной, мы приехали, наконец, в гостиницу. И попадали отдыхать.

Наутро, после завтрака, — местный краеведческий музей. Нас встретил известный краевед, работник музея Ложкин.

Там, в одном из залов, на ватманских планшетах, наложенных на экспонируемые образцы денежных купюр советского периода, в письмах, документах и фотографиях — жизненный и творческий путь писателя Ивана Бойко. И его битвы за лучшую жизнь земляков. Его победы. Впечатляет! Я подумал, если б вот так упорно все мы заботились, каждый на своем месте, о благе России, мы бы не попали в такой разор и бедлам, какой переживаем сейчас.

Кто‑то шутит вполголоса: «Иван устроился на деньгах». Имея ввиду, что планшеты наложены на купюры. Остроумно и язвительно!

Ложкин — пожилой, убеленный сединами, бесконечно усталый, и, видно по всему, больной человек провел нас по залам и показал экспонаты, рисунки, карты, схемы, рассказывающие о далеком прошлом этого края. Интересно и поучительно. И страшно! Потому что на всем этом уже признаки тлена. Годы идут, экспонаты не обновляются, ветшают, здание тоже. Я с ужасом подумал о том, что настанет день и час, когда все это исчезнет. А заодно и память о нашем прошлом. Где же эти деятели от культуры?! Чем они заняты? У меня сложилось такое впечатление, что культура России для некоторых заключается всего в двух словах — выпить и пожрать. Вот и вчера показывали Смоктуновского. Всю передачу он пьет и жует. Правда, красиво.

Смотритель музея обратился к нам — помогите, мы погибаем. Я обращаюсь к знаменитым и просто известным, отраднинцам, которые любят туда наезжать. К тому же Ивану Бойко: да помогите же вы своему музею! Ведь в нем и о вас хранится память.

В зале «Революционные годы» меня поразила картина — конная сеча. На переднем плане воздетая рука. Вернее, кисть руки. Сам человек не виден. На него, на эту руку, летит казак, нацелившись пикой. Еще мгновение, и он пронзит обладателя руки в самое сердце. Но и над тем взметнулась в страшном замахе сабля другого конника.

Русские люди рубят друг друга! Вот это мы можем.

После музея — выезд в горы, на шашлык. Едем. Поем, смеемся, балагурим. Вдруг кто‑то говорит иронически — печальным тоном: «Все ничего! Но одному барану нынче крупно не повезет». Намек на то, что с нами в горы везут барашка.

— Уже не повезло, — остроумно уточняет Ждан, который…

Отрада моя — Отрадная! Русская земля. Ты хорошо принимаешь гостей. Но почему у меня не идет из головы одна странная мысль. Прямо какая‑то блаженненькая, а что если взять и все деньги, потраченные на этот выезд с шашлыком, да и повернуть на содержание музея!

А в ушах звучит тихая, почти неуверенная просьба смотрителя музея: «Обращаюсь к вам — если можете, помогите музею…»

«Кубанские новости», 21.09.1994 г.

ЗВЕЗДУ ДАВИДА ПРИЛЕПИЛИ К НЕБОСВОДУ

Рассказывают, на экзаменах по стихсложению в Царско — Сельском лицее Александр Сергеевич Пушкин предложил неожиданную концовку стихотворению товарища, который безуспешно мучился над строчкой. Тот написал: «На западе восходит Царь Природы». И далее стихи не шли. А пора уже идти отвечать экзаменатору. И тогда Александр Сергеевич подвинул к себе его листок и дописал: «И удивленные народы не знают спать, или вставать».

Так и с этими медалями. Не знают люди радоваться, или возмущаться.

У нас в классе, в школе № 18 в Новороссийске, где я учился, был Вася Корочкин по прозвищу Вася — стихирь. Он сочинял стихи экспромтом. Мы с ним, уже седые дяди, встретились неожиданно на параде — демонстрации, когда народ уже схлынул. Мы оказались в одном троллейбусе. Он стоял в обществе таких же белоголовых, как сам, и внимательно слушал товарищей — фронтовиков. Все навеселе, разумеется. Но медали не на груди, а в руках. И что-то рассматривают. Потом один из них худощавый такой

замахнулся с намерением выбросить медаль в окно. Что такое? Я придвинулся ближе.

— …Это ж надо! — багровея от возмущения, говорил худощавый с непокорным седым вихорком на голове. — И здесь напакостили. В этот святой день!..

— Борьба!.. — многомудро и спокойно заметил лысенький, кругленький, колупнув ногтем застрявшие в зубах остатки закуси.

— Какая борьба?! — уставился на него сердито худощавый. — Провокация! Очередная вылазка гнидоидов!..

— Ну так… — обезоруженно и обреченно молвил кругленький. — Такова наша силяви. — И оба посмотрели на Васю — стихиря. Из нашего 4–го «а». Он такой же щупленький, живот «прилип» к позвоночнику. Седой, морщинистый, но… Видно такой же «шебутной». Подняв указательный палец, он выдал экспромтом:

Звезду Давида прилепили к небосводуНа удивленье ветеранскому народу…

— Нет! — сказал худощавый. — Надо как‑то… К примеру «К возмущенью русского народа».

— Не, — отмахнул рукой кругленький. — Поедем ко мне, у меня в холодильнике бутылочка… И еще у меня есть лупа. Посмотрим в лупу. Очки могут подвести…

Они стали внимательно рассматривать новую медальку со стороны, где изображен салют над башнями Кремля.

Пришел домой и попросил у мужа сестры, тоже ветерана войны, его новую юбилейную медаль. И внимательно рассмотрел ее через сильные очки. И в самом деле — звезда Давида! Среди пятиконечных звезд фейерверка уютно пристроились шестиконечные. Действительно, очередная вылазка «гнидоидов». Новое словцо. Это же надо ухитриться — вмонтировали в медаль Победы иудейский символ! И я вспомнил худощавого — выражение омерзения на его лице, когда он замахнулся выбросить медальку в окно. И понял почему они держали медали в руках, а не навесили на грудь. Вспомнились и стихи экспромтом Васистихиря: