Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы - Филип Фармер

Он притянул девушку к себе, и ее лицо оказалось прижатым к его груди.

— Смотри! — громыхнул он. — Вот так. Ну же, дыши глубоко. Не отворачивайся. Не надо принюхиваться. Прижмись ко мне, будто мы склеены и ничто не в силах оторвать нас друг от друга. Дыши глубоко. Я обнимаю тебя своей рукой, как эти деревья обнимают собой эти цветы. Я не мучаю тебя, я даю тебе жизнь и оберегаю тебя. Верно? Дыши глубоко.

— Пожалуйста, — всхлипнула она. — Не мучайте меня. Осторожно...

— Осторожно и есть. Я не обижу тебя. Ну разве совсем немного. Все хорошо, расслабься, не будь такой застывшей со мной, как камень. Все хорошо, расплавляйся, как масло. Я не принуждаю тебя, Дороти, помни это. Ты сама хочешь этого, верно?

— Не мучайте меня, — всхлипывала она. — Вы такой сильный, о Боже, такой сильный.

Два дня Дороти не появлялась в доме у Пейли. На третье утро она для храбрости хлебнула еще до завтрака две двойных порции «V. O. ». Приехав на свалку, она сообщила обеим женщинам, что все это время плохо себя чувствовала. Но что она вернулась, чтобы довести свои исследования до конца, раз уж они почти закончены, и что ее руководителям не терпится поскорее ознакомиться с ее отчетом.

Пейли молчал, хотя, увидев ее, даже не улыбнулся ей. Однако он все время украдкой поглядывал на нее, когда ему казалось, что та наблюдает за ним. И хотя он захватил с собой шляпу в клетке, он, как и прежде, потел и дрожал, когда пересекал улицы. Дороти сидела, глядя прямо перед собой и не реагируя на те немногие замечания, которые он высказывал вслух. В конце концов он шепотом выругался и, оставив всякие попытки продолжать работу как ни в чем не бывало, подъехал к потайному саду.

— Ну вот мы и здесь, — сказал он. — Адам и Ева возвращаются в Эдем.

Он вгляделся из-под нависших крутыми костистыми уступами бровей в небо.

— Нам бы лучше поторопиться залезть туда. Кажется, Старый Дружище встал сегодня не с той ноги. Собирается гроза.

— Я не пойду туда с вами, — возразила Дороти. — Ни сейчас, ни потом.

— Даже после того, что мы сделали, даже если ты сказала, что любишь меня, тебя все еще тошнит от меня? — спросил он. — Ты ведь в тот раз не вела себя так, будто тебя тошнит от Старины Урода.

— Я две ночи не могла глаз сомкнуть, — проговорила она невыразительным голосом. — Я тысячу раз задавала себе вопрос, почему я сделала это. И каждый раз я не находила ответа и говорила себе, что не знаю. Такое впечатление, будто в меня впрыгнуло что-то из вас и овладело мной. Я словно всех сил лишилась.

— Да уж, думаю, тебя не разбил паралич, — сказал Старина, кладя ей руку на колено. — А если ты лишилась сил, то это потому, что ты хотела быть бессильной.

— В разговорах нет смысла, — ответила она. — Больше такой возможности вы не получите. И уберите с меня свою руку. У меня от нее мурашки по коже бегут.

Он уронил руку.

— Ладно. Тогда к делу. Вернемся к сбору человеческих отбросов. Уедем отсюда! Забудь, что я говорил. Забудь и этот сад. Забудь тот секрет, про который я тебе рассказывал. Не говори никому. Обитатели свалки засмеют меня. Только представить себе: Старина Пейли, однорукий кандидат в психушку, изгнанник из древнего каменного века, выращивает пионы и розы! Ну и умора, а?

Дороти промолчала. Он тронул с места грузовичок. Въезжая в переулок, они увидели, что солнце прячется в тучи. Оно так и не выглянуло из них до конца дня, и до конца дня Старина и Дороти не разговаривали.

Разгрузившись у перекупщика, они ехали из города по Двадцать четвертому шоссе, и тут их остановил патрульный. Он вручил Пейли уведомление о штрафе за то, что у того не оказалось водительских прав, и приказал Пейли развернуться и следовать за ним в городской полицейский участок. Там Старине пришлось уплатить штраф в двадцать пять долларов. Которые он, ко всеобщему изумлению, спокойно вытащил из кармана.

Но бездельникам из полиции и зала суда наказание показалось, видно, недостаточным, и Пейли пришлось к тому же выносить их колкости. Очевидно, он не впервые посещал полицейский участок и был известен здесь как Кинг-Конг, Бродяга Ух, или просто Шимпанзе. Старину била дрожь. Был ли ее причиной подавляемый гнев или нервозность, Дороти сказать не могла. Но позднее, когда Дороти везла его домой, он дал волю кипевшей внутри ярости, чуть ли не до пены изо рта. К тому времени когда впереди показалась его лачуга, он кричал, что все его сбережения, которые он копил всю жизнь, пошли прахом и что все это подстроено Гъягой, чтобы уморить его с голоду.

И тут мотор грузовичка заглох. Чертыхаясь, Старина свирепым рывком открыл капот — да так, что сломался один ржавый шарнир. Рассвирепев от этого еще больше, он оторвал капот напрочь и забросил его в придорожную канаву. Не в силах найти причину поломки, он достал из ящика для инструментов молоток и принялся бить по бортам грузовичка.

— Я заставлю ее ехать, ехать, ехать! — кричал он. — А иначе она пожалеет! Заводись, потаскушка, урчи, жри бензин, прочисти свое проклятое брюхо и жри бензин, но только заводись, заводись, заводись! Иначе твой бывший любовник, Старина, продаст тебя в утиль, клянусь!

Не устрашась угроз, Фордиана даже не дрогнула.

В конце концов Пейли и Дороти пришлось оставить грузовичок у канавы и идти домой пешком. Когда они пересекали шоссе с очень интенсивным движением, чтобы попасть на свалку, Пейли чуть не сбила машина. Он был вынужден отпрыгнуть, чтобы не попасть под колеса.

Пейли погрозил кулаком вслед мчавшемуся с огромной скоростью автомобилю.

— Я знаю, что ты охотишься за мной! — выкрикнул он. — Но у тебя ничего не выйдет! Ты пытался пятьдесят тысяч лет, а воз и ныне там! Мы еще поборемся!

В то же мгновение черные, распухшие, словно мешки, тучи у них над головой прорвались. Они промокли с ног до головы, не успев пройти и четырех шагов. Оглушительно рявкнул гром и сверкнула молния, ударившая в землю где-то на другом конце свалки.

Старина зарычал от страха, но видя, что остался цел и невредим, поднял кулак к небу.

— Ладно, ладно, значит, и ты на меня! Все понятно. Ладно, ладно!

Оставляя за собой лужицы воды, оба вошли в лачугу, где он тут же открыл кварту пива и принялся жадно пить. Дина завела Дороти за занавеску и дала ей полотенце вытереться и один из своих белых махровых халатов, чтобы та переоделась. К тому времени как Дороти вышла из-за занавески, Старина приступал к третьей кварте. Он выговаривал Дине за то, что та не поджарила как надо рыбу, а когда Дина резко ему ответила, принялся отчитывать ее за каждую провинность — большую и маленькую, настоящую и воображаемую, — какая только приходила ему на ум. Минут через пятнадцать он уже приколачивал гвоздями лицом к стене портрет Дининой матери. А сама Дина тихо всхлипывала за плитой и осторожно поглаживала те места, куда он ударил ее. Гамми возмутилась, и Пейли выгнал ее под дождь.