Книжные люди. Кто создает, продает, продвигает книги в России? - Зорина Светлана

А вот книжные магазины не удалось спасти от приватизации и сохранить. В итоге в современной России катастрофически малое количество книжных магазинов…

Книжные магазины ни тогда, ни сейчас не относятся к Министерству культуры.

Еще моя боль как издателя в том, что многие хорошие книги, напечатанные в регионах крошечными тиражами, не находят своего читателя. Лучшие книги, сокровища русской культуры выходят в российской провинции. И эти издания мы можем видеть в основном на книжных выставках и в некоторых библиотеках…

Светлана, дорогая, объясните мне, почему я приезжаю в какой-нибудь заштатный город США – и там несколько книжных магазинов? А во Франции книги еще и на русском. Объясните мне, почему?

Потому что там – это часть государственной культурной политики. У книжных магазинов, как правило, есть преференции по аренде, выдаются субсидии на развитие бизнеса.

Ну во Франции книгоиздательство и книготорговля – это часть культурной политики. Конечно, еще и потому что это – франкофония[10].

Мы недавно проводили большую международную конференцию, на которой выступал Жан-Люк Третенер, вице-президент Европейской и Международной федерации книгораспространителей. Он сообщил, что только за период пандемии книжные магазины получили 50 млн евро на восстановление бизнеса, а библиотеки 40 млн евро – на ремонт и закупку книг.

Да, Франция – почти рай для книжной культуры. Я вспоминаю 1992 год, свою первую официальную поездку в эту страну по приглашению Жака Ланга, министра культуры Франции. Тогда сделали по моей просьбе выборочный перевод французских законов по культуре. На их основе я предложил законы для России. В частности, к 1997 году был готов закон по поддержке творческих объединений и самих творцов, он прошел согласование с двумя палатами (тогда еще были остатки парламентаризма). Но в итоге мои предложения не были приняты. А сам я был отправлен туда, откуда привез вольные идеи для помощи нашей бесправной культуре.

Кстати, Евгений Водолазкин, выступая на Совете по культуре при президенте, предложил восстановить профессию писателя в реестре профессий и учредить для них стипендии.

«Интересное начинание, между прочим», как говорил один из персонажей Фазиля Искандера, – хочу напомнить, что я об этом писал и говорил почти четверть века тому назад. И небольшие ежегодные вспомоществования до сих пор с моей министерской подачи выплачиваются молодым авторам и старикам. Так и осталась эта миссия за Минкультом.

«Мы все плывем к своей Итаке…»

Раньше писатель действительно был знаковой фигурой в обществе: «Поэт в России – больше, чем поэт». Как меняется роль писателя сейчас? Он уже не пророк и не властитель дум?..

Роль писателя в условиях авторитарного и даже тоталитарного режимов была преувеличена. Я когда-то, в период митингового экстаза, написал о «писателях, которые не пишут» про тогдашний Союз писателей СССР. Да, поэт в России (и не только в России) – больше, чем поэт, но только в определенный исторический момент. Таким был Шандор Петёфи в разгар венгерской революции 1848–1849 годов. Такое мог сказать о себе и Данте, потому что спор гибеллинов и гвельфов в «Божественной комедии» – это чисто политические баталии. Да и Байрон, поехавший в Грецию, чтобы поддержать восстание, и погибший там, был больше, чем поэт. Ну а когда нет необходимости бросаться телом на амбразуру – тогда он просто поэт, и это тоже очень много значит. Сегодня, когда нет идеи России, когда не ясно, кто мы и куда идем, – какая может быть литература? Даже фантастики хорошей нет после Стругацких. Каждому обществу нужна утопия, обязательно нужен остров, к которому надо приплыть. Важна идея движения – а ее нет. Сейчас ведь главная проблема – не плыть куда-то, а удержаться на месте. Это не движение, а именно ступор. Нам твердят, что мы окружены врагами. Литература любви к человеку исчезла, из текстов исчезла любовь. Сколько вы ни читаете – техника замечательная, движение, описание, изысканные рифма или верлибр, но, слушайте, ведь не сымитируешь, есть любовь или ее нет. Это должно проступать со страниц и трогать душу. Мы не плачем, мы не смеемся – мы сидим в театре абсолютно спокойно, только выходим в фойе выпить шампанского.

С Виктором Черномырдиным и Ириной Антоновой

Евгений Юрьевич, вы пишете: «Нынешняя литература, как правило, почти не рождает глубоких, серьезных мыслей о жизни». Литература стала более поверхностной?

Понимаете, литература стала более холодной. К тому же художник разошелся с мыслителем, а это смерть для большой литературы. Показывая жизнь, сочиняя, фантазируя, художник должен чувствовать дуновение вечности. Она есть суть всего – во фразе, в концовке, в настроении, в протагонисте. Сейчас пришло время документальной литературы, нон-фикшн, а для многих, как и для меня, – время перечитывания.

Что вы перечитываете?

У меня столько еще непрочитанных книг в моей библиотеке! Перед сном я просматриваю разные современные книги, а вчера перед сном читал Анатолия Наймана, его прозу – полумемуарную, весьма пижонскую, петербургскую, невско-проспектную. Что перечитываю? Признаюсь, чаще перечитываю любимое из Библии (у меня есть отличное издание с подстрочными комментариями).

Люблю великий роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Достоевский мне нравится, когда он смеется, – первые главы «Бесов» гениально написаны, а потом начинаются капризы. Это мой вечный спор с богословски настроенными критиками. Люблю перечитывать Гоголя – «Выбранные места из переписки с друзьями», – это тоже связано с какими-то духовными исканиями. Гоголь сопровождает меня с детства, у меня ветвь семьи из Мелитополя. Украинские песни и молодого Гоголя с его «Вечерами на хуторе близ Диканьки», «Вием», «Страшной местью» хорошо знаю и люблю с детства. Я и Феллини люблю за то, что он сказочник, фантазер. У него человек – смешной, влюбленный, глупый, безобразный и одновременно волшебно чистый!

Евгений Юрьевич, вы более сорока лет занимаетесь литературной критикой, преподаете в Литературном институте. Сейчас толстые журналы почти не читают, литературной критики как таковой практически нет, передач о книгах на телевидении ничтожно мало, за исключением программы «Открытая книга» Сергея Шаргунова и коротких эфиров с Галиной Юзефович у Урганта. Фактически нет навигаторов для читателя. Почему это происходит, как вы думаете?

Объяснение простое: критика может рождаться только на основе большой литературы, она как бы вырастает на ее почве. Мало таких текстов, которые по-настоящему могут захватить. И читатель другой: совершенно иное воспитание, школа, семья… Прагматика становится образом жизни и искусства…

Это характерно для России или это мировая тенденция?

Это мировая тенденция. Сегодня нет больших артистов мировой сцены. Вторая мировая война, Уинстон Черчилль – великий человек той эпохи, Шарль де Голль. Посмотрите сейчас на Францию. Я немного знаю жизнь этой страны с самых разных сторон, начиная с местного самоуправления и кончая правительственными кабинетами. Нет же почти никого! Жены первых лиц еще попадаются симпатичные. Все эти художники, удачные или неудачные бизнесмены – совершенно нет личностей. Меняется не только быт, но сам тип интеллектуала, да и всей политики. С одной стороны, глобализация, а с другой – страшная ограниченность: ты выбираешь нишу и потом сидишь в ней всю жизнь. То же и в литературоведении. Если ты зарубежный специалист по молодому Куприну, то уже не знаешь толком ни Бунина, ни Мережковского, никого… Это я утрирую, конечно, но в целом дело обстоит именно таким образом.