Когда наступит вчера - Владимир Свержин

Но свет не обманул. Вернее, если в чем-то и опроверг наши ожидания, то лишь в масштабах увиденного. Беломраморный зал с четырьмя рядами витых колонн, украшенных затейливыми капителями, был залит невесть откуда взявшимся светом, точно располагался он не в глубоком подземелье, а на самой вершине горы. Реши хозяин столь экстравагантного бункера сдавать его под корпоративные вечеринки – и сотни две счастливчиков, не считая оркестра и обслуги, вполне могли плясать здесь, не слишком мешая друг другу. Но, похоже, любителей выкидывать хитроумные коленца и грациозные па в этих стенах отродясь не водилось. В конце залы, вдали от входа, был установлен беломраморный трон, на котором усталым сычом восседал некто, очень длинный и, судя по одежде, очень траурный.

– Что, небось этаким гуртом сражаться пришли? – тоскливо произнес он, оперев подбородок на подставленную ладонь.

– С чего бы это вдруг? – Я невольно оглянулся, чтобы посмотреть, не отразилось ли на лицах моих спутников непрошеное желание хорошенько порубиться перед обедом.

– А как же иначе? – без особого энтузиазма проговорил хозяин чертога. – Испокон веку так повелось! Как узнают, где Кощей Бессмертный притаился, чтобы годы свои бессмертные коротать, так враз – рыцари, витязи, наемники, маги сползаются, точно медом им намазано, смертушки моей поискать.

– Прикинь! – завороженно выдохнул Злой Бодун, преданно глядя на истощенного временем исполина. – А вы че, в натуре, Кощей Бессмертный?

– Да уж не серенький козлик! – скривился хозяин чертога. – А ты кого здесь ожидал увидеть?!

– Да так… – смущенно потупился Ратников.

– Раньше-то все поодиночке шли. Оно понятно – и славы больше, и ежели удача зубы ощерит, то злато-серебро мое ни с кем делить не придется. Сейчас, гляжу, народишко-то похужел. Хоробрости поубавилось! Ишь, какой толпой пришли! И фею прихватили, и грифонца малого, – давно, знать, готовились! – Он вздохнул и, пошарив рукой за троном, вытащил на свет меч длиной примерно со шлагбаум. – Ну что, здесь драться желаете, или наверх, к солнышку пойдем? – Он поднялся с места во весь свой двухсаженный рост и крутанул над головой орудием убийства.

– Послушайте! – вновь обретая дар речи, вмешался я. – Собственно говоря, мы вовсе не собирались вступать с вами в бой. Если только вы не расправляетесь с гостями из принципа, то, быть может, обойдемся без кровопролития?

– Ишь ты, хитрец! Без кровопролития! – с легким недоумением в голосе проговорил Кощей, вновь усаживаясь на беломраморный трон. – А чего ж вы, спрашивается, пришли сюда, коли драться не желаете?

– Да нам бы в натуре перечирикать, – напрягшийся было Вадюня опустил «мосберг». – Так, ля-ля тополя…

Бессмертный обитатель каменных недр оторопело поглядел на фею, затем на меня и, в конце концов, на разлегшегося посреди залы Проглота.

– Ну-у, чирикайте, коли невмоготу…

Боюсь, что за всю многовековую жизнь древнего исполина ему не доводилось слышать ничего более дикого и нелепого.

– Прошу прощения, – прервал я затягивающуюся паузу ожидания. – Давайте это оставим на потом. Тут вот какое дело…

И я в подробностях изложил все те безрадостные причины, которые заставили нас вторгнуться на этот негостеприимный клочок суши и искать встречи с его хозяином. Естественно, не упоминая желания Вадима исполнить репертуар стайки воробьев.

– Охо-хо! – впадая в тоскливую меланхолию, выдохнул Кощей. – И неймется же им!

– Кому «им»? – повинуясь въевшейся оперативной привычке, сразу принялся уточнять я.

– Да всем им неймется! – отмахнулся помрачневший великан. – Уж веки-то веков минули, а всё то ж! История давняя, да чтоб понять, откуда что взялось, без нее не обойтись. – Он, не глядя, сунул меч обратно за трон и подпер голову кулаком, готовясь к долгому рассказу.

– О начале напастей моих вы, должно быть, и прежде слыхивали. В незапамятные времена чародей в тутошних землях большой страх наводил. Одно слово – ваша порода! – Он кивнул на Делли. – Могущество у него было от фей, в жилах – пламень драконий, а по природе – камень.

Кощей похлопал ладонью по резному подлокотнику:

– Многих он, тварь негодная, в полоне держал, из всякого роду-племени! Я ж тогда в самой силе был и в воинском искусстве, и в чародействе. В народе моем, да и в иных землях равных мне хоть и искали, да не сыскалось. Вызвал я Тузла Многомерзкого на смертный бой, а только ничего из того не вышло. Заманил меня чародей в ловушку, так я в яме сырой без малого год и провел, света не видючи. Пошла искать суженого зазноба моя – Леда-лебедушка, да тоже в лапы Тузлу попала. Возжелал он ее своей наложницей сделать и взаперти держал, да только любовь под замком не удержишь. Сыскалась тварь малая, грифоньего племени, в темнице моей она засовы клювом перебила, замки когтями вырвала, на волю выпустила, да на ухо мне и нашептала, где сила Тузлова упрятана.

Сошлись мы с чародеем злым в схватке не на жизнь, а на смерть. Две недели бились без роздыха, а таки одолел я его. Рубанул по косе долгомерной, и на одну лишь волосину не отсек. Малость, казалось бы, ан нет. В малости той вся беда-то и таилась.

Волос, об который меч мой изломался, не простой был, а каменный. А в конце его игла чудодейная. Упал Тузл посреди моря, да враз скалой оборотился. А игла на косе его, точно змея, в руку меня ужалила. А с уколом тем и часть силы чародеевой, и бессмертие его, и толика духа в меня влились, и, покуда цела та игла, мы с ним, почитай, одно. – Кощей грустно посмотрел на нас, точно стараясь убедиться, расслышали ли мы, в чем сокрыта его погибель. – Много я потом зла людям причинил, ой как много! Самого Тузла в камень оборотил, а лютость его безмерную в себе одолеть не мог. Леда от того тяжко страдала, слезами обливалась. И желал я всей душою прежним стать, а не мог! Месяц держался, два. Затем снова – царям обиды да народам разор. Обернулась моя Ледушка белым лебедем, да и улетела неведомо куда. Сыновья наши с тех пор слова не молвили, дочь любимая за море с олухом этим, Хведоном, подалась.

– Простите, – ошарашенный новостью, вмешался я. – Вы хотите сказать, что Хведон – предок субурбанских королей – ваш зять? Тогда, выходит, Хведонов куш…

– Приданое, – усмехнулся Кощей. – Хведону и всему потомству его, до скончания времен. А затем и прочим субурбанским королям Хведонова корня. Хоть и крови прежней в них, почитай, не осталось, а чтобы сумятицу в умах не сеять, чтоб лишний раз носа сюда не совали, я себе так порешил – как шло, так пусть и идет.

Этого самого Хведона с матерью его штормом сюда занесло. Корабль, видать, бурей разбило – так они в бочке спасались. Дочь моя их на берегу нашла. Она-то прежде кроме братьев да меня других мужчин не видывала, ну, стало быть, и влюбилась без памяти, дуреха! Я им тут и град вы строил, и народ развеселый населил, а всё ей в родном дому тошно было, всё за море рвалась. – Он печально опустил веки, должно быть, с болью вспоминая давний семейный . разлад. – Пришлось, значит, отпустить. Ну, уж ясное дело, не с пустом. Придумал я, что Хведон этот – царя тюрбанского сынок, в малолетстве злыднями исхищенный, и что все богатства его от того ведутся, что погубил он на Алатыре злого чародея, меня то есть… С тем да с братцами Лебедушки моей к ближнему берегу их и отправил. Оттуда в Субурбании королевский род повелся.