Правила виноделов - Джон Ирвинг

В Сент-Облаке было тридцать четыре градуса[12] по Фаренгейту, когда Гомер пошел на станцию продиктовать станционному начальству телеграмму Олив Уортингтон. Гомер не мог позвонить ей и так прямо солгать. Но ведь и Олив не позвонила. Видно, у нее были на это свои соображения. Диктуя телеграмму, Гомер не сомневался: и Рей, и Олив знают, что произошло в Сент-Облаке. Телеграмма была вежливая, слегка формальная, осторожная. Правда прозвучала бы грубо, а Гомеру всякая грубость претила. В телеграмме стояло:

ДАЙ БОГ СИЛ ВАМ И УОЛЛИ ТЧК

КОГДА МЫ УВИДИМ ЕГО ВОПРОС

КЕНДИ И Я СКОРО БУДЕМ ТЧК

Я УСЫНОВИЛ МЛАДЕНЦА МАЛЬЧИКА ТЧК

С ЛЮБОВЬЮ ГОМЕР

– Усыновили? – удивился начальник станции. – Вы ведь очень молоды?

– Точно, – ответил Гомер Бур.

А вот Кенди отцу позвонила.

– Его привезут, может, через месяц, а может, через три, – сказал Рей. – Ему надо набрать вес. Не ближний свет лететь в Америку. И еще всякие анализы. Не забывай, война ведь еще идет.

На другом конце провода Кенди плакала не переставая.

– А ты-то как, девочка? – спросил Рей.

Вот тут и надо было ей сказать отцу про ребенка, которого она недавно родила. Но она сказала другое.

– Гомер усыновил мальчика, – произнесла она сквозь слезы, – одного из сирот.

– Только одного? – после небольшой паузы сказал Реймонд Кендел.

– Он усыновил новорожденного мальчика, – повторила Кенди. – Я, конечно, тоже буду ему помогать… Мы как бы вместе его усыновили.

– Вместе?

– Его зовут Анджел, – сказала Кенди.

– Благослови его Бог. Благослови вас обоих.

Кенди опять заплакала.

– Усыновил, говоришь? – переспросил Рей.

– Да, – сказала Кенди. – Одного из сирот.

Она перестала кормить Анджела, и сестра Эдна научила ее сцеживать грудь. Анджелу смеси явно не нравились, и он несколько дней проявлял характер. Кенди тоже была в дурном настроении. Гомер как-то сказал, что к возвращению в Сердечную Бухту волосы у нее на лобке отрастут.

– Господи, да кому, кроме тебя, интересно, отросли у меня волосы на лобке или нет, – ответила она.

И Гомер был настроен невесело.

Доктор Кедр предложил ему подумать все-таки о профессии врача, на что Гомер отреагировал довольно нервно. Кедр подарил ему новехонькую «Анатомию» Грея, известный учебник Гринхилла «Гинекология»{31} и шедевр британской медицины «Женские болезни».

– Господи помилуй! – взмолился Гомер. – Я отец. Я хочу стать фермером, выращивать яблоки.

– Но ты в акушерстве станешь светилом, – сказал ему доктор Кедр. – Подучишься в гинекологии, в педиатрии, и тебе цены не будет.

– На худой конец, буду ловить омаров.

– Я подпишу тебя на «Новоанглийский медицинский вестник» и на другие необходимые журналы.

– Но я ведь не врач, – устало сказал Гомер.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Кенди Гомера.

– Как полагается сироте, – ответил Гомер. Они лежали крепко обнявшись, не помышляя о большей близости. – А ты как? – спросил он.

– Я ничего не знаю. Сначала мне надо его увидеть, – честно призналась Кенди.

– А что ты тогда будешь знать?

– Кого я люблю – его, тебя или вас обоих. А может, вообще ничего не узнаю.

– Опять жди и надейся? – спросил Гомер.

– По-твоему, лучше написать ему и во всем признаться?

– Нет, конечно, – мягко ответил Гомер.

Она еще сильнее прижалась к нему и опять заплакала:

– Ох, Гомер, ну как это можно весить всего сто пять фунтов?

– Я уверен, он очень скоро наберет вес, – сказал Гомер и весь внутренне сжался: какое сильное и красивое тело было у Уолли. Он вспомнил, как Уолли повез его первый раз купаться в океане. Прибой в тот день был особенно бурный, и Уолли предупредил его, что убегающая волна очень опасна. Взял его за руку и показал, как нырять под волну, как оседлать ее. Потом они час бродили вдвоем по пляжу – Кенди, лежа на песке, загорала.

– Не понимаю я этого глупого препровождения времени – лежать просто так на солнце, – сказал тогда Уолли, и Гомер с ним согласился. – Можно ведь найти какое-то дело и загорать. Главное – просто так не валяться.

Они тогда собирали раковины и камни, обкатанные водой. Гомера поразила работа песка и воды – как идеально полируют они все, что приносит океан.

– Вот многое испытавший странник. – Уолли протянул на ладони осколок раковины с гладко обточенными краями.

– Странник, – повторил Гомер.

– А это тертый калач, – сказал Уолли, показывая округлую шелковистую гальку.

Гомеру подумалось, его страсть к Кенди коренным образом изменила все, даже отношение к естественному процессу обкатки камней и ракушек. Если бы они с Уолли завтра пошли на пляж, смогли бы они так же бездумно собирать камешки или любовь к женщине влияет на самые банальные занятия? Неужели Уолли – друг на пять минут и соперник на всю жизнь?

Посаженный им сад Гомер оставил на сестру Эдну. Он объяснил ей, что рукава из металлической сетки, защищающие стволы от грызунов, должны быть просторны, не мешать росту. Но и слишком просторные тоже плохо – под них могут забраться мыши и погрызть кору. Он научил ее распознавать под землей мышиные норы, ведущие к корням. Полевки обожают корни яблонь.

На прощание все расцеловали Кенди, даже доктор Кедр. Старый доктор смутился, когда Гомер, как бы не заметив протянутой руки, крепко обнял и поцеловал его в обветренную морщинистую щеку. Сестра Эдна рыдала, не стыдясь слез. Как только фургон свернул за отделение девочек, Уилбур Кедр ушел в провизорскую и затворил за собой дверь.

Было воскресенье, и, когда Гомер подвез Кенди к дому, Рей Кендел трудился внизу над своей торпедой. Кенди сказала, что не сможет сегодня смотреть в глаза Олив; но, оставшись одна, без Гомера и Анджела, затосковала. Хотя молоко в груди у нее пропало, она все равно ночью проснется и мысленно будет с ними, когда Анджел заплачет. Сколько прошло дней и ночей с тех пор, как она последний раз спала ночью одна? Этой ночью Гомер один услышит, как плачет Анджел.

– Надо обязательно что-то придумать, чтобы я все время была вместе с Анджелом. Я хочу сказать, до того, как мы признаемся Олив и Уолли. Мы оба должны о нем заботиться, оба быть с ним. Я не могу жить без него, – сказала Кенди Гомеру на другое утро.

– А я не могу жить без тебя, – ответил Гомер.

Сирота, имевший семью всего лишь месяц, был не готов потерять ее.

Когда Гомер с Анджелом приехали в «Океанские дали», Олив встретила его как родного сына. Обняла, поцеловала и заплакала.

– Покажи мне маленького, – попросила она. – Ой, какая прелесть! Но ведь у тебя ничего нет. Ты такой молодой и один во всем свете.

– Но ведь и малыш совсем один. И Кенди обещала помочь.

– Конечно-конечно, – сказала Олив. – Я тоже помогу.

И она понесла младенца в комнату Уолли, где Гомер, к своему удивлению, увидел детскую кроватку и столько детских вещей, сколько в Сент-Облаке не набралось бы для всех детей: и мальчиков, и девочек.

На кухне Гомера приветствовала целая батарея бутылочек с сосками, Олив даже купила для них специальный стерилизатор. В бельевом шкафу пеленок оказалось больше, чем наволочек, простынь и полотенец. Впервые в жизни у Гомера появилось чувство, что он по-настоящему усыновлен. К своему стыду и отчаянию, он должен был признать, что Олив его любит.

– Вы с Анджелом будете жить в комнате Уолли, – сказала она.

Как видно, все эти дни Олив занималась планированием и устройством будущей жизни.

– Уолли не сможет подниматься по лестницам, – сказала она. – И я уже начала переделывать столовую под спальню. Есть теперь будем на кухне. Столовая выходит на террасу и в сад. Я уже заказала сделать пандус к бассейну, чтобы Уолли мог в жару съезжать туда в кресле-каталке.

Олив опять заплакала. Гомер обнял ее, прижал к себе, и в нем с новой силой заговорило чувство вины, угрызение совести, раскаяние. И опять вспомнились слова мистера Рочестера, сказанные Джейн Эйр, что нет ничего страшнее старого как мир и вечно нового чувства раскаяния, отравляющего жизнь.

На второй неделе мая Айра Титком и Гомер перевозили в сады пчел. Яблони только что распустились, и к вечеру накануне Дня матери все ульи были в садах. В этом году этот день праздновали с особым чувством. Все спешили поздравить Олив. Дом наполнился милыми маленькими подарками, цветущими ветками яблонь. А кое-кто поздравил даже Гомера, радостно недоумевая, как это Гомер решился усыновить ребенка.

– Только подумай, у тебя теперь есть свой собственный ребенок, – сказала Гомеру Толстуха Дот.

В яблочном павильоне, где вовсю шла окраска прилавков, на одном поместили на всеобщее обозрение двух младенцев – Анджела Бура и Пита Хайда, сына Злюки и Флоренс. По сравнению с Анджелом Пит выглядел как вареная картофелина, пухленький, мягонький, как будто в нем и косточек-то не было.