Особый контроль (сборник) - Сергей Андреев

— В здоровом теле — здоровый дух, — заявил Мещанин.

— Это хорошо, когда здоровый, — мрачно и даже с угрозой начал Василий, — только я так понимаю, что и нам не пристало бегать, как собакам. И чтоб “здоровый дух”, тут одного спорткомплекса мало. И нечего тут непротивленчество разводить! Пошли за мною, — приказал он Седому и, не оглядываясь, чуть вразвалочку зашагал по дорожке.

В это время желтая луна вновь протекла сквозь облако, и в ее стылом слабом свете заблестели призрачные вечная кожанка и стоптанные, но круто начищенные сапоги Василия…

А во втором секторе почти кричал и надсадно кашлял Приват, хватая за пуговицы сюртука Присяжного:

— Нет-с, вы сначала признайте, что при таком накоплении деструктивных начал…

— Тихо! — резнул Василий. — Слушайте сюда!

В голосе зазвенел металл, тот самый металл, который перекрывал гам тысячной толпы на мятежном крейсере. Тот самый, который заставил поднять под густой свинцовый ливень, на последний, на победный и спасительный бросок остатки штурмового отряда. Тот самый, который не раз и не два становился главным аргументом на горластых и крутых митингах двадцатых…

Интеллигенты моментально смолкли.

— Говори, — Василий вытолкнул Седого вперед.

— А все знать должны. Спецкоманда приезжает…

— Какая команда?

— Ничего не знаем…

— Объясните всем!

Седой пожал плечами и сказал:

— Кладбище наше будут ликвидировать. Переносить. Вот-вот. Приедет такая специальная воинская команда, нас перезакопают на Солонцах, а тут будет спорткомплекс.

— Бона как! — крякнул Купец и, перекрестясь, забористо выругался.

— Простите, не понял, — Присяжный пробежал вверх-вниз пальцами по пуговицам сюртука. — Как это можно — ликвидировать кладбище? Это что, шутка? Кладбище! Это же не ветхая пожарная каланча…

— И не Бастилия, — вставил Приват, — и не памятник императору…

— Не знаю, может, и не Бастилия никакая, а вот решено, что снесут, — и все. Точка. — Седой набычился.

— Позвольте, позвольте… — Приват наконец осознал, что и в самом деле это не шутка. — Но как можно? Ужасно! Вы говорите о ликвидации кладбища как о… пустяке. Но кто посмел принять такое решение? С кем оно обсуждалось? Согласовывалось? А общественность — она как? Наконец, и у нас есть свое мнение, свои права и интересы!

— Тихо, губерния! — поднял руку Василий. — Я говорить буду.

Он засунул руки в карманы кожанки и, слегка покачиваясь с пятки на носок, начал:

— Решили это коллегиально. Без спора. Согласовали тоже своим путем. Молча. Обсуждать… С тобою или со мной — никто ничего не будет. Сами чувствуете, что мы для них давно мертвые. И советоваться не будут. До сих пор обходились — и сейчас обойдутся… Наверное. Так. Нечего базарить! Действовать надо!

— Простите еще раз, — подал голос Присяжный, уже несколько пришедший в себя, — но в данном случае, как мне кажется, “базарить” совершенно необходимо. Этот вопрос как раз должен быть всесторонне обсужден, и правильное решение может быть выработано только коллегиально. Такое событие — и следует постараться учесть все интересы, а не только узкой группы,

— Ему-то что, — глухо пробурчал Купец, вроде бы даже и не гладя в сторону Василия, — его-то самого небось гимназисточки на белых ручках во мраморны хоромы перенесут. Горлохват…

Василий Андреевич мог бы сказать, что ни в саму революцию, ни после, во все отпущенные ему годы, когда наган и шашка заменили мирные атрибуты непомерного труда большевика-организатора, лично для себя никаких благ он не искал и даже не принимал, но — только пренебрежительно хмыкнул и махнул рукой. Купец, как и большинство в кладбищенском обществе, знал достаточно о жизни и деятельности Василия Белова, но по извечной своей классовой слепоте принимал только то, что хотел принять. А кто не умел подниматься при жизни, не поднимется и после. Время таким — не лекарь.

Василий только хмыкнул, а Седой подошел к Купцу вплотную и прошипел так, что пламенем повеяло:

— Тебя, гидру, с нашего пролетарского кладбища поганой метлой вымести надо! Контра!

Кто-то ахнул, кто-то попробовал отодвинуться подальше: инерция страха сильнее смерти.

— А ну, тихо! — остановил всех Василий.

Он взобрался на постамент (мраморного ангелочка украли лет пять назад), заложил пальцы за ремень и, постепенно повышая голос, продолжил:

— Большинство здесь присутствующих не пугают сносы, переносы и все команды. Не мы первые, не мы, наверное, и последние. Так. Но могут быть перегибы! Знаю, что говорю. И вы знаете. А раз это дело ни для кого не побоку, то и нечего здесь!

Получилось косноязычно и, однако, весьма убедительно. Со старых секторов потянулись обыватели, все больше сердобольные бабуси и высохшие старички, народ тихий, но любопытный. Чуть поодаль, не приближаясь, но чутко прислушиваясь, расположилась группа строго одетых лютеран. Шестой сектор кладбища.

— Итак, — поднял руку Василий, — ситуация простая: начинается переселение душ. Спецкоманда шутить не будет. Есть мнения?

Мнений оказалось много.

Закричали все наперебой: и ветераны, давно растерявшие всех помнящих и цепляющиеся только за имя на кресте, и “середняки”, оставшиеся — многие не по воле своя, — навсегда в Перевальске, и совсем новые души в костюмах пятидесятых годов. Нетопыри, смертельно напуганные небывалым, им лишь доступным шумом, отчаянно метались над кустами…

— Даю справку, — поднялся на плиту седовласый, с одышкой, юрист из сочувствовавших, — существуют правила перезахоронения. Дается объявление, чтобы все желающие успели, и отводится территория на действующем кладбище…

— Сам туда иди, на Солонцы твои, — загалдели три поколения старичков, — там тебе ни тени, ни воды, ни добрым словом перемолвиться не с кем!

— Нет, подождите, — кричал пожилой приказчик, застреленный во время налета в двадцатом, — а у кого помнящих не осталось, тогда как?

— Даю справку… — замахал руками юрист, но его не слушали. Началось то, что происходило почти еженощно: крик и стон о родных и друзьях, навсегда раскиданных по свету революциями и войнами этого непростого столетия, в котором одновременно так мало и так много мог сам человек…

Василий слушал, машинально перебирая тугие еще листья на любимой своей сирени. Наконец рубанул ночной воздух призрачной рукой:

— Покричали — и хватит! Решаем так: выбирать комитет. Выборы — по одному от каждого сектора. А кроме — еще пять душ. Голосовать будем персонально и открыто. Возражения есть? Возражений нет. Поехали. Первый сектор…