Горменгаст - Мервин Пик

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Однажды темным зимним утром Тит и его сестра сидели рядышком на диване у окна одной из трех комнат Фуксии. Окно выходило на южную сторону. Вскоре после смерти няни Шлакк Фуксия переехала из своей комнаты в более привлекательную часть Замка. Поначалу Фуксия возражала против переезда — ей очень не хотелось покидать насиженное место, — однако потом смирилась. Ее новые три комнаты по сравнению с ее старой, запущенной спальней казались-просторными и полными света.

Из окна были видны последние пятна снега, разбросанные по окружающим Замок полям. Фуксия, положив подбородок на руки, а локти на подоконник, следила за струйкой талой воды, которая стекала с крыши близлежащего строения. Струйку серо-стального цвета бросали из стороны в сторону налетавшие порывы ветра. Особо сильные и сердитые порывы сильно отклоняли ее от вертикального падения, разрывали ее, превращая в свинцовые капли, дождем сыпавшиеся вниз в небольшой каменный бассейн, выложенный во дворе у стены. Когда ветер стихал, струйка выравнивалась в вертикальную линию, напоминая канат, натянутый между крышей и бассейном, в котором бурлила и грохотала вода.

Тит, бесцельно листавший страницы книги, лежавшей у него на коленях, отложил ее в сторону и встал с дивана.

— Я так рад, Фукси, что сегодня нет занятий, — сказал он (в последнее время он называл свою сестру «Фукси»). — Если бы не праздник, у нас сегодня после обеда должны были быть уроки Призмкарпа с его гадкой химией и Срезоцвета.

— А что за праздник сегодня? — спросила Фуксия, не отводя взгляда от струйки воды, дергающейся из стороны в сторону.

— Точно не знаю. Кажется, что-то связанное с Матерью. День рождения или что-то в этом роде.

— А... — пробормотала Фуксия, а потом после небольшой паузы добавила: — Разве не забавно, что кто-то должен напоминать о таких вещах? Не припомню что-то, чтобы раньше отмечали ее день рождения. Тут все делается как-то не по-человечески.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — отозвался Тит.

— Ничего удивительного, тебе этого еще не понять. Но это не твоя вина, и наверное, тебе даже повезло... Я много читала и знаю, что большинство детей постоянно общается со своими родителями... ну, по крайней мере видят их значительно чаще, чем мы.

— Знаешь, я совсем не помню отца, — сказал Тит.

— А я помню. Но с ним было тоже очень сложно. Я почти никогда с ним не разговаривала. Наверное, он хотел, чтобы я была мальчиком.

— Ну да!

— Да.

— А... а почему?

— Ну, чтобы у него был наследник, который должен был бы стать следующим Герцогом.

— Но есть же я! Так что... ну, наверное, с этим теперь все в порядке!

— Но когда родилась я, он-то не знал, что еще родишься ты! Мне было уже почти четырнадцать лет, когда ты появился на свет.

— Четырнадцать лет?

— Да. И пока ты не родился, он все время сожалел, что я не мальчик.

— Забавно, правда?

— Ничего забавного в этом я не видела и не вижу. Но ты не виноват...

В это время раздался стук в дверь, и вошел посыльный.

— Что вам нужно? — спросила Фуксия.

— Вам устное послание, ваша милость.

— От кого?

— От ее милости Графини, вашей матери. Она желает, чтобы его светлость господин Тит прибыл в ее комнату. Она желает вывести его светлость Тита на прогулку.

Тит и Фуксия в крайнем удивлении уставились на посыльного, а потом друг на друга. Несколько раз они открывали рты, чтобы что-то сказать но, так ничего и не сказав, закрывали их снова. Потом Фуксия снова перевела взгляд на тающий снег, а Тит, сопровождаемый посыльным, вышел из комнаты.

Графиня ожидала их на лестничной площадке. Легким, ленивым кивком головы она дала знак посыльному оставить их одних.

Потом она взглянула на Тита, но при этом, как ни странно, на лице у нее не появилось никакого особого выражения. Казалось, она рассматривает нечто такое, что вызвало ее легкий интерес, сродни тому который испытывает геолог, рассматривающий незнакомый камень, или ботаник, разглядывающий неизвестное ему растение. Выражение на лице Графини не было ни добрым, ни злым. Вернее всего было бы сказать, что у нее не было никакого выражения, словно она просто забыла, что у нее есть лицо, и поэтому не пыталась ничего на нем выразить.

— Я возьму их на прогулку, — сообщила Графиня, отрешенным голосом, прозвучавшим как шум мельничных жерновов.

— Хорошо, мама, — покорно согласился Тит. Он решил, что она собирается взять с собой своих кошек.

По ее широкому челу пробежала тень — слово «мама» озадачило ее, но ведь мальчик имел полное право так называть ее. Или нет?

Необъятные размеры Графини всегда производили на Тита большое впечатление. Складки одежды, свисающие с большой высоты, пляшущие пятна света и тени, все эти монументальные формы вселяли в Тита трепет.

Тит восхищался Графиней, но как подойти к общению с ней, Тит не знал. Графиня не беседовала — она делала заявления.

Графиня, повернув голову и сложив особым образом губы, свистнула мощным, подвывающим свистом. Тит, взглянув на грузную фигуру, возвышающуюся над ним, подумал: а зачем она позвала меня с собой на прогулку? Хотела ли она сообщить ему нечто важное? И было ли что-нибудь вообще, что она могла бы сказать ему? Или это была просто ее прихоть?

Графиня стала спускаться по лестнице, и Тит покорно последовал за ней.

Из десятков темных углов, с выступов стен, с полок, с мест, не продуваемых сквозняком, из внутренностей старых распотрошенных диванов, с порванных плюшевых сидений стульев, с подоконников маленьких, заросших паутиной окошек, из ворохов изорванной когтями бумаги, из глубин давно потерянных шляп, с балок, с ржавых шлемов, висящих на стенах, из полуоткрытых ящиков на свист прибежали кошки и белой пеной потекли по коридорам. Лестница наполнилась шумом сотен мягких лапок. Кошки выстраивались позади Графини, укрывая своими телами лестницу как пушистым ковром.

Графиня и Тит вышли во двор, затем прошли под аркой ворот Внешней Стены. Перед ними открылся вид на Гору Горменгаст, на больших неприветливых высотах которой еще лежал темно-серый снег. Графиня махнула своей тяжеловесной рукой, и кошки тут же бросились в разные стороны, подпрыгивая и кувыркаясь от радости — их впервые выпустили за пределы стен с тех пор, как холодная зима и снег сковали все вокруг. Хотя некоторые кошки бегали и прыгали парами или маленькими группками, большинство вело себя так, словно каждая из них была одной-единственной и никаких других кошек вокруг не было. Каждая была сама по себе и не нуждалась в компании, каждая развлекалась отдельно, некоторые уселись по-кошачьи и замерли, потеряв ко всему интерес, с потухшими взглядами, обдумывая что-то свое. Красивые белые зверьки казались легендарными созданиями, сошедшими с геральдических знаков.