Альтаир - Владимир Немцов

— Подчиняюсь дисциплине. Вы пока еще мой начальник.

— Это мне известно. А потому требую правдивого и точного изложения фактов.

— Извините, Афанасий Гаврилович, но я же не на суде.

— Вы считаете, что правду нужно говорить только суду? Оригинальная мысль! Итак, вы утверждаете, что никакой радиостанции на площадке не видели?

Медоваров криво усмехнулся. Опять он за свое. Следователь из Набатникова не получится, как бы он ни старался. Наивный вопрос. Толь Толич прекрасно помнит, что когда он обнаружил радиостанцию, то поблизости никого не было. Ерунда, старается запугать, прижать к стенке. Не на такого напал, золотко!

— Знаете ли, Афанасий Гаврилович, — вздохнул он, — давайте покончим с этим делом, и отпустите меня спать. Еще и еще раз повторяю, не видел я никакой радиостанции.

— Хорошо, — глухо проговорил Набатников и протянул Толь Толичу письмо. — Возможно, оно вам что-нибудь напомнит?

Письмо было адресовано Пичуеву.

«Уважаемый Вячеслав Акимович!

Надя шлет Вам подробный отчет о наших наблюдениях. Первая проба прошла удачно. Четкость и контрастность хорошие. У меня к вам личная просьба: очень беспокоюсь за судьбу радиста экспедиции Багрецова Вадима Сергеевича. Это мой друг, и с ним обязательно что-нибудь случается. Двенадцатого числа, перед самым взрывом, телеобъектив показывал подножие скалы. Там стояли ящики. Когда их убрали, я увидел радиостанцию Багрецова. Мы ее начинали делать вместе, и я ее сразу узнал. Потом я ничего не понял: какой-то человек в белой гимнастерке потрогал антенну, подвинул батареи и ушел. Вскоре за радиостанцией прыгнула парашютистка. Зачем это было нужно? Разве не мог взять ее тот человек, который руководил погрузкой ящиков? Он же знал, что возле скалы оставалась радиостанция. Все это меня очень беспокоит. Что случилось с Багрецовым? Почему он не пришел за своим аппаратом до взрыва? Не был ли он где-нибудь поблизости? Боюсь предполагать самое худшее. Прошу телеграфировать и извинить меня за эту настойчивую просьбу. Но дружба есть дружба, и от нее никуда не денешься.

Простите еще раз.

Т. Бабкин».

Передавая письмо Набатникову, Толь Толич притворно вздохнул. Он обладал редкой выдержкой и умением находить выход из самых опасных положений.

— Вот именно, — сказал он с грустной улыбкой. — Дружба есть дружба. Ради нее чего не сделаешь! Ну, да я их не виню. Заблуждение молодости… А работка, конечно, липовая.

— Что значит — липовая? О чем вы говорите?

— А то и говорю, что этой филькиной грамоте грош цена. Разве дружку можно верить? Сговорились они. Багрецов послал ему телеграмму: так, мол, и так, помоги выкрутиться. Человек здесь один мешает. Злой паренек, ишь какой фортель придумал!

Набатников растерялся. На что уж сильный характер, недюжинный исследовательский ум, знание людей — все это оказалось сейчас ненужным. Все потускнело, попятилось куда-то на задний план, изумленно и неловко уступая дорогу наглому бесстыдству. Никогда бы не пришло в голову Набатникову, что у молодых ребят, хороших или не очень хороших, вдруг бы появился нелепый, отвратительный сговор. Но чем чудовищнее, чем грязнее предположение, тем труднее его опровергнуть. Здесь уже вступает в силу гнев. Трудно сдержаться, когда грязно и подло, из-за угла оскорбляют твою совесть, твою веру в людей. Но гнев, как известно, плохой советчик.

Стиснув зубы, боясь проронить злое слово, Набатников сунул руку в карман, чтобы не выдать ярости лишним движением, и почти спокойно проговорил:

— Я могу показать письмо лаборантки Колокольчиковой. Как и первое, оно доставлено самолетом, с которым прибыла комиссия. Колокольчикова тоже видела вас на экране и недоумевает: почему вы оставили радиостанцию?

— Это ей почудилось. Да все они там заодно.

— Заговор против товарища Медоварова? Так я понимаю?

— Как вам будет угодно. Свидетели у телевизоров. Смешно.

Толь Толич храбрился. Ему было не до смеха, особенно после того, как Набатников предъявил ему еще несколько писем и телеграмм. Предполагаемая телевизионная передача заинтересовала не только специалистов из Академии наук, отраслевых институтов и телецентров. В радиоклубах нашлись любители, которые построили новые телевизоры, позволяющие принимать опытные передачи с летающего зеркала. Эти радиолюбители регулярно сообщали в Москву свои наблюдения. И вот после пробной передачи с места взрыва в телецентр прибыли очередные сводки. Большинство из них получено по телеграфу или авиапочтой.

Такая срочность объяснялась недоумением радиозрителей, принимавших последнюю передачу. Все они отмечали прекрасную четкость изображения, мирились с однообразной картиной, которую в течение целого часа им пришлось наблюдать на экране. Ничего интересного: таскали ящики, грузили их на машину, а потом после долгого перерыва показали обыкновенный взрыв. Передача была пробная, техническая проверка, и потому к ее содержанию претензии не предъявлялись. Показывают же перед началом программы испытательную таблицу. Однако техника техникой, а характер наших людей таков, что не могут они оторвать ее от условий повседневной жизни. Так получилось и на этот раз. Опытную передачу смотрели ученые, инженеры и несколько радиолюбителей, один из них — вагоновожатый, другие — счетовод, водопроводчик, шахтер, студент. Все они видели человека в белой гимнастерке, аппарат с антенной, а потом парашютистку, которая с трудом до него доползла.

«Разъясните, пожалуйста, — писал по этому поводу молодой шахтер. — Неужели в работе научной экспедиции может быть такая неорганизованность? Почему распорядитель (в белой рубашке, с усами) погрузил пустые ящики и оставил аппарат? Шляпа он, и больше ничего».

«Наблюдал за пробным взрывом высылаю сейсмограмму возмущен странным поступком вашего помощника подробности письмом».

Эту телеграмму послал старый ученый, работающий в одном институте с Набатниковым.

Для Медоварова последняя телеграмма оказалась наиболее убедительной. Он хорошо знал ее автора. Доктор наук, персональная машина, и не какая-нибудь, а «ЗИМ». Вопрос исчерпан, оправдываться глупо. Надо признать ошибку, чистосердечно раскаяться, пустить слезу. «Всегда прощали, — вспоминал он разные свои прегрешения, рассеянно перебирая письма в руках. — Дело-то, по существу, пустяковое, но общественность вмешалась. Могут чего-нибудь пришить насчет моральных качеств, состряпают дельце. Чертовы изобретатели! Опять на них засыпался».