Записки советского интеллектуала - Михаил Рабинович

Шура же начальную школу окончил в Милане, а среднюю — в Берлине (так перемещалась семья его отца-дипломата). Сын свободно говорил по-итальянски и по-немецки, хорошо знал английский. И по внешности выгодно отличался от сокурсников. Юные студенты носили, например, разнообразные куртки (зачастую — лыжные). Шура же донашивал западноевропейскую одежду. Среди нас он выглядел джентльменом, держался открыто и свободно. Костюмы на нем менялись часто — и это обращало на него внимание не всегда благосклонное. Так, Боба Колчин (впоследствии — знаменитый археолог), когда стипендию стали давать не всем, говорил, что, если ему не достанется стипендии, он будет жаловаться, что ее получают студенты, часто меняющие костюмы, как Беленький.

Нас с Шурой свела любовь к лыжам, расцветшая на занятиях физкультурой в Сокольниках и окрепшая в свободных прогулках по Подмосковью. Как-то мы задумали и какой-то (теперь уж не помню) дальний — дней на 8–10 — лыжный поход, но мне потом что-то помешало в нем участвовать. И однажды собрались у Шуры, чтобы обсудить разные подробности. Впервые я увидел квартиру преуспевающего советского дипломата.

Недалеко от университета, в самом центре Москвы, напротив Художественного театра, но в спокойном, тихом дворе, куда не доносился шум Тверской, стоял новый трехэтажный корпус. Шурина квартира была на втором этаже — три или четыре больших комнаты. Одна из них была Шурина, и в отличие от других помещений — без всяких излишеств (хотя уже в передней было множество заграничных предметов). На меня большое впечатление произвел протянутый поперек, от стенки к стенке, турник — такого я не видел в жилой комнате ни у кого больше. Довольно большой письменный стол, диван-кровать, несколько стульев, порядочно книг на столе и в шкафу. Настоящая комната приличного студента.

Когда мы уходили, пришла Шурина мама — довольно молодая, хорошо одетая женщина. Меня поразило капризно-презрительное выражение ее красивого лица. Нам она несколько удивилась, как если бы увидела в своей квартире чужую кошку.

Таково было наше первое знакомство вне стен истфака. Кажется, тогда же появилась и симпатия — начало дружбы.

Но через год-другой жизнь Шуры резко изменилась. Отца арестовали и вскоре расстреляли. Как тогда водилось, Шуру стали, что называется, «прорабатывать» в комсомольской организации. И даже лучшие его друзья выступали с обвинениями, как будто тут была его вина. Чем в точности кончилась эта проработка, по своей беспартийности я не знал и не стал узнавать. Мы по-прежнему хаживали иногда на лыжах.

Через год-другой Шура женился на Фиве Панковой, считавшейся одной из самых хорошеньких девушек нашего курса. Это была очаровательная пара, на которой в те тяжелые времена отдыхал глаз. Все Шурины неприятности как будто отступили на задний план. Оба были совсем юными, когда родился сын Валя. Мальчик рос без тяжелых младенческих болезней и был хорошеньким, в золотисто-белых кудряшках (в мать).

На последних курсах и сложилась тесная дружба между нашими молодыми семьями (мы с Леной поженились в 1940 году). Мы бывали в гостях у них, они — у нас. Очень любили эти маленькие гощенья, беседы вчетвером. Шура был украшением этих бесед. Всегда осведомлен о последних новостях в политике, с мягким юмором рассказывал последние новости — и мы воспринимали эти совсем не веселые, а скорее страшные события через призму наших дружеских встреч. Кругом уже гремела война, но к нашим домам она еще не подошла вплотную. Трое из нас — Фива, Шура и я — заканчивали истфаковскую программу и готовились к государственным экзаменам. А надо было еще и зарабатывать на жизнь. А жизнь уже стала достаточно трудной.

В ту пору уже нелегко было еврею поступить на службу, особенно если он был работником «идеологического фронта», как мы, историки.

Сначала ему повезло: он поступил в историческую редакцию Большой советской энциклопедии, где его ценили. Но вот редакция была разогнана (властям показалось, что в ней слишком много евреев), и Шура лишился работы.

К тому времени он женился вторично на Люсе Скебельской, с которой был знаком с детства, Валя был маленький, и Роза Лазаревна нуждалась в помощи сына. И особенно трудно было мотаться в поисках случайного заработка. Временно преподавал историю в школе. Заработок был чрезвычайно низкий. Можно понять состояние Шуры и то, что временами у него опускались руки, он впадал в отчаяние. Но никогда не жаловался.

Настоящий крах последовал в начале войны. Я уже писал, что война началась раньше, чем мы успели окончить университет. Вскоре после окончания волна эвакуации унесла все семейство Беленьких далеко на Восток — в город Зиму, что возле Иркутска. Там жизнь была еще тяжелее, Шура потом говорил мне, что и в школе ему поначалу было трудно преподавать, и заработок был мал. Но главные неприятности возникли в Шуриной семье, где поначалу отношения казались просто идиллическими. Супруги разошлись, и Шура пошел добровольцем в армию. По окончании войны они вернулись в Москву уже чужими людьми, а жить приходилось все в той же квартире. Можно только вообразить, какова была эта жизнь. Но жалоб я никогда не слышал.

Но вот как будто наконец настали хорошие времена. Шура смог применить свои знания и опыт. Он поступил в Институт востоковедения Академии наук, не смущаясь тем, что пришлось заново разрабатывать тему по истории Индонезии, к чему он в университете не готовился (специализировался по истории Мексики). Защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации и стал одним из ведущих работников института. Директор Института востоковедения, академик Примаков, очень ценил Шуру, в особенности — его способность переключаться на нужную в данный момент тему, не теряя квалификации по широкому кругу проблем, которыми занимался раньше. Шурино трудолюбие и эрудиция вошли в пословицу. Он славился также своим остроумием, помогавшим зачастую разрядить напряженную обстановку в области ведомственных споров. И сам Шура, казалось, забыл о тяжелых переживаниях прошлого. Он радовался своим научным успехам и наступившему наконец относительному материальному благополучию. Теперь он мог, например, без большого напряжения освоить прекрасную большую квартиру, где можно было и принимать друзей, и — главное — спокойно работать.

В воскресные дни мы любили выезжать небольшой компанией за город, устраивать там «завтрак на траве», посещать памятные и просто красивые места.

Притом мы не бросили и увлечения лыжами. Мне особенно запомнились наши лыжные прогулки вдвоем, когда я бывал в санатории Узкое, а Шура приходил туда на лыжах, и мы охотно форсировали даже глубокие овраги.