Седьмая жертва - Алан Джекобсон

– Этого никогда не случится.

…восемьдесят седьмая

Карен Вейл стояла по другую сторону стекла с односторонней проницаемостью в камере для допросов особо опасных преступников в изоляторе временного содержания Полицейского управления округа Фэрфакс. Чейза Хэнкока наконец-то обнаружили в Нью-Джерси, где он залег на дно, стараясь не высовываться, но не прекращая при этом поисков новой работы. Что касается самой Карен, то она носила съемные шины на запястьях, растяжку на плечах в форме восьмерки и металлическую шарнирную скобку на левом колене. В крови у нее вовсю гулял мотрин.[59] Врач-реаниматолог, осматривавший Карен, прописал ей викодин,[60] но она отказалась, желая сохранить ясность мышления и способность контролировать себя.

В конце концов, все всегда упирается в способность контролировать себя и окружающих, не так ли?

Карен была не одна. Рядом с ней стояли Бледсоу, Томас Гиффорд и остальные члены оперативной группы. Она не сводила глаз с зеркала, загипнотизированная разворачивающимся по другую сторону действом, где психолог-криминалист Департамента поведенческих наук Уэйн Рудник начал допрос убийцы по прозвищу Окулист, которую доставили в камеру в кандалах, Обычно в камере для допросов вместе с подозреваемым находились еще один-два оперативника. Существовало неписаное, но оттого не менее строгое правило: тем, кто принимал участие в преследовании и поимке преступника, предоставлялось право первыми допросить его. Это считалось чем-то вроде десерта после вынужденной – и иногда долгой – диеты. Но в данном случае убийца пребывала в столь сложном психологическом состоянии, что Бледсоу скрепя сердце уступил пальму первенства специалисту.

Убийца по кличке Окулист внезапно вскочила со стула и крикнула:

– Приведите ее! Проклятая сука. Где она? Я убью ее!

– Сэм, – невозмутимо отозвался Рудник. – Расслабьтесь, прошу вас. Мне нужно, чтобы вы сели, Сэм, и тогда мы продолжим разговор.

– Я не желаю разговаривать! Я хочу только одного – убить ее! Где эта сука?

Стул отлетел в сторону, металлический стол оказался перевернутым, Рудник тоже упал на пол. В камеру ворвались четверо охранников и набросились на арестованную, свободу передвижений и действий которой, кстати говоря, неплохо ограничивали кандалы. Тем не менее ситуация выглядела опасной и отнюдь не рядовой.

– С вами все в порядке? – спросил один из охранников.

– Да, все нормально, – ответил Рудник, и его голос в микрофонах показался слушателям комариным писком.

Даже сквозь зеркало Карен заметила, что Рудник покраснел от разочарования и досады. Она видела, как он обеими руками пригладил свою кудрявую шевелюру и повел плечами, поправляя поношенный вельветовый спортивный пиджак.

Когда Карен прибыла в изолятор временного содержания, Бледсоу сообщил ей, что они только что завершили длившийся всю ночь обыск в гончарной мастерской-студии и на чердаке, где обнаружили фальшивый значок агента ФБР, отлитый из латуни. Оригиналом, с которого была изготовлена искусная копия, послужил старый номер еженедельника «Ю-эс-ньюз», на развороте которого был напечатан крупным планом снимок значка агента Бюро.

Взгляд Карен снова вернулся к убийце по прозвищу Окулист, Саманте Фаруэлл. Ее родной сестре-близнецу.

Ее коротко подстриженные рыжие волосы были расчесаны на пробор, голос оказался глубоким и хриплым, а действия – агрессивными и характерными для мужчин-преступников. В сущности, поведение ничем не выдавало в ней женщину. Вдобавок никто и никогда не слышал о серийном маньяке-убийце женского пола. И только теперь стало ясно, что криминалистов ожидают крупные и неприятные сюрпризы.

Рудник к этому времени уже успел вернуться за стол и сел напротив женщины, которая успокоилась столь же внезапно» как и вышла из себя. По настоянию Рудника охранники вышли из камеры.

– Сэм, я бы хотел поговорить с Самантой.

– А что она может сказать вам такого, чего не скажу я?

Рудник с деланным равнодушием поджал плечами.

Как она себя чувствовала, как взрослела и что при этом ощущала.

– Я могу рассказать вам все, что вы хотите знать.

– Сэм, я здесь не для того, чтобы причинить вам вред, и вы знаете об этом. Я понимаю, что вы можете ответить на мои вопросы, но я действительно хотел бы выслушать именно ее. Пожалуйста.

Сэм вдруг перестала воинственно выпячивать подбородок, голова ее слегка склонилась к плечу. Нахмуренный лоб разгладился, черты лица утратили жесткость и грубость, стали более женственными, а плечи опустились.

– Саманта? – негромко поинтересовался Рудник. – Это вы?

Голова женщины оставалась неподвижной, но взгляд испуганно обежал комнату, прежде чем остановиться на лице Рудника.

– Кто вы?

Голос прозвучал чисто и мелодично, и он столь же разительно отличался от хриплого баритона Сэм, как нежный аромат розы отличается от пронзительного запаха головки чеснока.

– Вот это да! – воскликнул Синклер, не отрывая глаз от зеркала. – Не обижайся, Карен, но у твоей сестренки явно не все дома.

Манетт выразительно присвистнула.

– Да уж, она явно слетела с катушек.

Не все дома… Слетела с катушек… Обычные общеупотребительные выражения, но в данном случае они были неточными.

– У Саманты классическое выраженное расщепление личности, – пояснила Карен. – Его иногда называют еще «синдром множественной личности». Чтобы понять, что это такое, нужно знать, кто она, в какой среде выросла и воспитывалась. Ее отец, Патрик Фаруэлл, был садистом, а Саманте пришлось жить и ежедневно общаться с ним. Как мне кажется, она была слишком молода и неопытна, чтобы справиться с ним и его домогательствами. В конце концов ее разум создал другую, более сильную личность, которую психиатры называют персоной-защитником. Сэм, мужчина, намного больше подходил для того, чтобы противостоять оскорблениям и надругательствам, и даже, пожалуй, смог дать отцу отпор. Он стал доминирующей личностью, а Саманта осталась спрятанной глубоко внутри, в покое и безопасности.

– Для меня это опять психологические выверты на языке мумбо-юмбо, – мрачно заметила Манетт.

Карен обернулась к ней.

– Мандиза, это доказанное психологическое состояние. Обычно оно развивается в детстве в качестве защитного механизма против серьезной агрессии и оскорблений. Кстати, по большей части оно характерно именно для женщин. Если не хочешь верить мне на слово, почитай медицинские журналы. Черт, да можешь просто полистать ДСР-IV, «Диагностическое и статистическое руководство по психическим заболеваниям», том четвертый. Там все изложено ясно и понятно. – Карен снова повернулась к зеркалу. – Кроме того, мне уже приходилось сталкиваться с этим раньше.

– И мне тоже, – поддержал ее Дель Монако. До сих пор он держался в стороне, допрос Окулиста явно приковал к себе все его внимание. – Один раз, правда. Но я тогда сам едва не спятил.

– Что же, получается, Саманта спала все эти двадцать пять лет? – поинтересовался Бледсоу.

– Не спала, – поправила его Карен. – Точнее будет сказать, она некоторое время бездействовала. Патрика Фаруэлла арестовали, когда Саманте исполнилось тринадцать лет. Я полагаю, если Сэм считал, что Саманте ничего не грозит, она пробуждалась к жизни. Когда восемнадцать месяцев назад Патрика Фаруэлла выпустили из тюрьмы, он, должно быть, столкнулся с Самантой. Но тут вернулся Сэм, который был старше, опытнее и умнее, и он смог воплотить свои подростковые мечты. – Карен говорила, не сводя глаз с сестры за стеклом. – Лишенный сдерживающих факторов и не знающий удержу, Сэм действовал в полном соответствии с ними. Он решил убить женщину, которую считал виновной в том, что случилось с Самантой, – ее мать. И начал убивать направо и налево. Первое убийство далось ему легко. Оно вполне удовлетворило его фантазии, но только на некоторое время, и поэтому он убил снова. И снова, и снова…

Дель Монако кивнул в знак согласия.

– Все жертвы походили на Элеонору Линвуд, какой она была в молодости. И для Сэма каждая из них была воплощением зла, сосредоточенного в матери Саманты.

– А что мешает любому убийце утверждать, что он страдает расщеплением личности? – спросила Манетт.

– Ничего, – ответил Дель Монако. – Джон Уэйн Гейси пытался симулировать расщепление личности, но ни разу во время допросов я не заметил в нем признаков существования альтерирующей личности. Но то, как вел себя Гейси, – детский лепет, жалкая любительская игра по сравнению с тем, что нам сейчас демонстрирует Саманта Фаруэлл.

А Карен не могла не думать о том, как же ей все-таки повезло. Если бы Элеоноре Линвуд много лет назад не удалось увезти ее от Фаруэлла, она вполне могла разделить печальную участь Саманты. И что теперь станет с ее сестрой? Скорее всего, ее поместят в психиатрическую клинику особого строгого режима, откуда она никогда больше не выйдет. А шансы на реабилитацию или выздоровление у нее столь призрачны, что едва ли заслуживают упоминания.