Предсказанное. Том 1 - Василий Головачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Можем остановить вообще, – предложил Джума.
«Нет, – отрезал Мальгин. – Не останавливайтесь, что бы ни случилось. Дальше самого себя я не убегу, а с моими реакциями аппаратура справится, она даже шизофреников выдерживает».
В третий раз невидимый, но отчетливо слышимый водный поток хлынул сквозь мозг, растворяя в себе мысли, путая чувства, заполняя огромный объем головы пеной неизведанных эмоций и не переводимых на человеческий язык понятий… А затем Мальгин, оставаясь в сознании, с отчетливым всплеском нырнул в серый омут глухоты и полного отсутствия каких-либо чувств. Вереницей стали проплывать мимо (слева? справа? внизу? вверху?) бесплотные призраки не виданных прежде фигур, но определить их форму Клим не мог, просто не знал, что эти многомерные фигуры – не плод его воображения, а отраженные подсознанием информационные блоки и цепи.
Ощущение «погружения в омут» не пропадало, хирурга засасывало куда-то глубоко «вниз», в преисподнюю, ощущаемую как вязкий колышущийся мрак. Что-то черное, огромное, без рук и ног, ворочалось там и открывало пасть, собираясь поглотить человека целиком. Однако ужаса Клим не чувствовал. Затопленный безразличием ко всему, в том числе и к себе, он просто ждал, чем все кончится.
Лишь однажды извне прорвались какие-то далекие раздражающие вопли, звонки, ужасный болезненный шум, и тут же все стихло. Кругом царили тишина и покой да наплывала, становясь гуще, серая вязкая жижа, сквозь которую просматривалось мрачное черное дно этого мира.
«Тону», – выплыла откуда-то вялая мысль, написанная белым дымом на сером фоне. Дым свернулся в струйку и растворился в мутной серости. Второе слово было уже полупрозрачным, Мальгин с трудом разобрал его: Купава… Третье было совсем прозрачным – не имя и не название предмета или явления, странное слово, ласковое, хрупкое… но удержать его в сознании Клим уже не смог…
И вдруг снова где-то далеко-далеко, на краю света, приоткрылась дверца в иной мир, раздались дивные, волшебные, чарующие звуки, потрясающе чистые и прекрасные, всколыхнувшие серую муть и вонзившиеся в сердце сладкой томящей болью…
Музыка, проговорил кто-то внутри Мальгина. Слово почему-то волновало и звало куда-то, сама музыка уже пропала, но ощущение неудобства осталось. Рядом кто-то стоял… и смотрел на него… кто-то знакомый и добрый… протягивал руки и звал, без голоса, а звал…
– Что? – спросил Мальгин, не ощущая ни губ, ни языка.
И услышал наконец:
– Пора вставать, сынок.
Он открыл глаза.
Деревенская изба, белый потолок, русская печь с лежанкой, в углу – иконка. Он лежит на кровати, маленький, в белой рубашонке, а над ним склонилось сморщенное, морщинки – лучиками, улыбающееся доброе лицо.
– Отямился, родимый? Вот и хорошо, пройдет онава[76], не рюмзай, побежишь к друзьям…
– Бабушка, – прошептал, давясь слезами, Мальгин. – Я заболел, да?
Серая муть, глухой шум, чьи-то птичьи голоса:
– Пошел, пошел! Иван – активируй назион…
– Многовекторное сканирование!
– Корпус каллозум – ноль…
– Энцефалон – ноль…
– Церебрум – слабые импульсы, пульс нитевидный…
– Давление сорок на десять…
– Пошел, пошел, дальше – вегетативная симпатика, парасимпатика – аппаратно, периферия – эгостеника…
Новый наплыв.
Он сидит на траве и ревет, рука по локоть красная, в сыпи. И голос над головой, певучий, ласковый:
– Острекался, баловень? Говорила – там крапива, а ты все сам норовишь проверить. Ну ладно, мы ее, лихоманку, сейчас полечим.
Удар, клубы пыли кругом, серое с желтым, и белые просверки, как сполохи далекой грозы, и те же птичьи голоса:
– Фибрилляция… сердечно-сосудистая заработала…
– Гипервентиляция!
– Стереотаксический контакт – зеленый ноль…
– Таламус, ретикулярная, восходящие – норма… легкие, почки, селезенка – пока аппаратно…
– Вылезет, парень сильный. Аристарх, убери отрицательные гармоники, он все время скатывается… гипофиз, апифиз, щитовидка – норма…
Еще наплыв.
Пруд. Мелкий дождь. Сыро, холодно, тоскливо… И голос сзади:
– Вот он где, тохтуй[77] наш привередливый. Что квелый такой? Ну, поссорились, а прав ли был? А если и прав, мужчина ты или михлюй[78] ушастый? Досыть хмуриться, прошла падорога – пройдет и назола[79]…
Боль!
Тягучая, дергающая, саднящая боль… в голове, в животе, в сердце, во всем теле… И глухой шум, и грохот скатывающихся в бездну камней, и он – висящий над бездной. Откуда-то из мглы протянулись вдруг сильные руки, поддержали, отнесли от пропасти, уложили на траву…
– Оклемался! – Голос громкий, радостный и знакомый.
– Джума! – заикаясь, выговорил Мальгин. – Я жив?
– Порядок! – ответили ему со смехом.
«Что случилось?» – хотел он спросить, но не успел: наступила темнота.
ГЛАВА 7
– Как самочувствие?
Этот вопрос преследовал Мальгина каждые полчаса в течение суток после операции, вошедшей во Внеземной информационный банк медицинских сведений под названием «Выявление «черных кладов» – закодированных генных записей в мозгу человека»; звонили коллеги по работе, друзья, знакомые, родственники, неизвестно каким образом узнавшие о рискованном эксперименте. Дважды звонили Ромашин и отец, потом Карой, и лишь Купава не позвонила ни разу. Скорее всего она ни о чем не знала, как и ее добровольный информатор Марсель Гзаронваль, он же Семен Руцкий, перешедший из отряда курьеров-спасателей на работу в один из районных центров службы сервиса.
Мальгин должен был находиться под наблюдением врачей в институте еще как минимум трое суток – по рекомендации Гиппократа, но уже через сутки не выдержал и буквально сбежал домой. Его мотивировки «прекрасного самочувствия» не возымели бы никакого действия, если бы не поддержка хирургического инка, не выявившего послеоперационных патологий, и директора института Стобецкого. И лишь последний знал, что его собственное решение основано на согласии службы безопасности, контролирующей пациента своими средствами.
Клим и вправду чувствовал себя сносно. Ушли головные и фантомальные боли – беспричинные, от срабатывания перенапряженных нервных узлов, шум в ушах прекратился, вялость и сонливость улетучились, и лишь мышечная слабость напоминала о буре, бушевавшей недавно в голове, поднявшей на ноги все иммунно-защитные резервы организма.
Ничего сверх обычного восприятия окружающего мира Мальгин не ощущал и даже почувствовал легкое разочарование, когда попытался ночью «напрячь» центры новых знаний и у него ничего не получилось. Но потом вспомнилось: «чтение темного знания возможно только при огромном напряжении воли», – и хирург успокоился. Время огромного напряжения еще не пришло, да и кто знает, что это такое и как проявляется?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
