Сибирская жуть-3 - Андрей Буровский

О такой опасности, как человек, я пока ничего не сказал… Во-первых потому, что человек — это везде самое опасное животное, и вовсе не только в лесу.

А во-вторых потому, что опасен вовсе не только злоумышляющий человек, скрывающийся в лесу. Очень часто еще опаснее твой же собственный спутник… Далеко не всех людей можно вообще пускать в тайгу! Нет, дело не в физической мощи и выносливости. В места, где все-таки опаснее, чем в городе, где нужно полагаться друг на друга, нельзя пускать слабых духом, трусливых, склонных к иждивенчеству, ненадежных, чрезмерно эгоистичных.

Помню жуткий случай, когда в моей экспедиции потерялся человек: девушка, студентка второго курса. Искали мы ее весь день и легли спать с тем, чтобы с первым светом опять отправляться на поиски. Одного парня я поставил на дежурство… Не помню даже его имени, по правде говоря, а помню только кличку Монстр — он любил надевать капроновый чулок на голову, разрисовываться монстром из фильмов ужасов и пугать малышей, в меру обоюдного удовольствия. Монстр не очень перетруждался весь день, и я оставил его ночным дежурным. Все, что он должен был делать, — это каждые полчаса несколько раз ударять в било, в кусок плужного лемеха, подвешенного на веревке на дереве. Я рассудил, что ночью звук будет идти далеко, и Светлана может услышать его и взять направление…

Вымотанный до предела, я каменно заснул в развалинах бани; вроде бы сквозь сон слышался плывущий над землей звон била… А вот проснувшись около пяти утра, я долго лежал, обдумывая план поисков. Сейчас минутная стрелка упадет вот сюда, и я услышу било… Лежал я, лежал — и не услышал. Выхожу из бани. Где Монстр?! Замирает сердце при воспоминании про медведя, задравшего бычка неподалеку…

Монстр преспокойно сидел возле била.

— Ты почему не ударил?!

— А зачем?

Вопрос был из тех, на которые так просто не ответишь. С минуту, не меньше, я тупо пялился на Монстра, пытаясь понять, шутит он или это всерьез.

— Ты понимаешь, для чего я тебе велел стучать в било?!

— Ну…

— Что «ну»?! Ты понимаешь, каково сейчас Светлане?!

— Так вы все тоже устали… Я и подумал — не надо стучать, надо, чтобы вы все отдохнули…

Я еще раз говорю про Светку, расписываю страдания потерявшегося, заброшенного в лесу человека… Монстр тупо смотрит на меня, по три раза повторяя тоже самое, — что мы все устали, и он решил нам дать отдохнуть.

На третий день поисков Светлану нашли. Она рассказала, что в первую ночь отлично слышала звук била и уже пошла по нему, но тут звук почему-то прекратился… Монстру я очень доходчиво объяснил, что будь на дворе время военное, я бы его просто пристрелил и был бы совершенно прав. Но понял ли сказанное Монстр, далеко не уверен.

Вроде бы он собирался поступать в театральное училище, и я от души надеюсь — больше в тайгу он не попадал. С такими и медведей-людоедов не надо, чтобы из тайги не возвращались!

Будет печально, если мой рассказ читатель воспримет, как сплошной «ужастик». Нет, в тайге, в том числе в северной тайге, о которой здесь идет речь, можно и жить, и работать много лет, не подвергаясь такому уж значительному риску. Я знаю много людей, которые проводили в поле каждый сезон целых тридцать, а то и все тридцать пять лет и жалеют только о том, что вынуждены были оставить эту непростую экспедиционную жизнь. Я сам приобрел ценный экспедиционный опыт в этих местах, в том числе и профессиональный.

Но даже стационарные работы и жизнь в большом лагере посреди тайги могут быть довольно тяжелыми. А пешие маршруты по тайге требуют хорошего КОЛЛЕКТИВА, хорошей ПОДГОТОВКИ и хорошего СНАРЯЖЕНИЯ — именно в такой последовательности. Всего этого у самодеятельных поисковиков нет.

Назовем вещи своими именами: на протяжении 1970-1980-х годов каждый или почти каждый сезон в тайгу выходили отряды очень плохо подготовленных, плохо снаряженных и очень часто — не очень вменяемых людей.

Многие из этих людей по своему состоянию здоровья и по своим психологическим качествам не должны были и на пушечный выстрел подходить к лесу… Разве что в городском парке. Многие из них были крайне наивны и совершенно искренне не понимали, что в тайге действительно может оказаться по-настоящему опасно. А очень часто в составе отрядов шагали маргинальные типы, к которым больше всего применим термин «частичная вменяемость». Эти люди могли застегивать пуговицы, считали деньги и умели читать, но уровень их интеллектуального развития и в 30, и в 40 лет не превышал нормального уровня подростка лет 12.

Одну такую группу я наблюдал очень близко, в процессе, так сказать, личного общения: меня познакомил с ними один парень из клуба самодеятельной песни. Эта «экспедиция» только что приехала из Москвы и как раз собиралась углубиться в тайгу, ехать на лесовозах или на арендованной машине до верховьев Ковы и там сплавляться по реке. Странное впечатление производил уже внешний вид этой публики: бичеватого вида парни, на которых достаточно взглянуть, чтобы диагностировать неврастению, а может быть, и отклонения посерьезнее. Странно одетые, обмотав вокруг головы цветастые платки, они расслабленно бродили вокруг угасавшего костра и вяло спорили, как его надо разжигать. Все они, кроме всего прочего, были удивительно малоподвижны, не энергичны, двигались неохотно и уныло. На лицах застыла скука и то особенное выражение, которое можно видеть у сопляка лет пятнадцати, когда он сидит на лавочке у подъезда и сообщает своего рода пароль другим таким же, так же скучно сидящем с полупотухшими папиросами: «Как меня все заколебало!!!».

Я не знаю, что может «заколебать» мальчика в пятнадцать лет до такой степени. Так же точно я не знаю, что «заколебало» членов «экспедиции», но выражение было то самое. Лица людей, которым жить на свете тоскливо и скучно, потому что решительно ни на что не хватает энергии.

Такие же выражения были и у девиц, бродивших вокруг в полурасстегнутых на груди мужских рубашках и с папиросами во рту. У этих, впрочем, взгляды были скорее липкими, оценивающими — взгляды потаскух. Исключением явились две совсем молоденькие девчушки, от силы лет по 18 — 19, очень хорошенькие, очень взволнованные и невероятно увлеченные перспективой общения с инопланетянами. Это были явно птички другого полета — по крайней мере, вполне вменяемые и достаточно энергичные девицы. Судя по многим признакам, они происходили из довольно примитивных семей, где духовные и интеллектуальные интересы просто отсутствовали, а хорошего гуманитарного образования получить не могли из-за скудости домашней подготовки и уровня преподавания в окраинных московских школах. Бедные девочки попросту оказались не способны в тогдашнем СССР утолить духовную жажду иначе, чем прибившись к полусумасшедшим сектантам и всерьез поверив в этот бред.