Счастливец. Друг человечества - Уильям Локк

— В чем дело? — спросила она, наконец.

— Крем его предал.

— Предал?!

Зора недоверчиво на него посмотрела. Последнее письмо, полученное ею от Сайфера, было полно бодрости и упоения борьбой. Септимус мрачно кивнул.

— Это было просто обычное патентованное средство, как сотни других, но для Сайфера оно стало его религией. А теперь его боги низвергнуты, и он сам гибнет. Нехорошо, когда у человека нет богов. У меня прежде тоже их не было, и вместо них являлись дьяволы. Они надоумили меня искать радости в гашише. Но, должно быть, это был скверный гашиш, потому что мне от него стало плохо, и таким образом я спасся.

— Но что же вас побудило так срочно меня вызвать? Вы ведь знали, что, получив собачий хвостик, я приеду.

— Вы нужны Сайферу, чтобы помочь ему обрести новых богов.

— Сайфер мог сам меня вызвать. Зачем же он поручил это вам?

— И не думал. Он даже не знает. Понятия не имеет, что вы уже в Лондоне. Я плохо поступил, вызвав вас?

Самым непонятным для Зоры во всем этом было ее собственное отношение к случившемуся: она не знала, хорошо или плохо поступил Септимус. Зора говорила себе, что ей следует обидеться — он ведь заставил ее так за него переволноваться; но сердиться на Септимуса она не могла. Счастье изменило Сайферу — сильный пал в борьбе с судьбой. Она представила себе его разбитым, униженным, и сердце ее дрогнуло.

— Вы хорошо сделали, Септимус, — сказала она очень мягко. — Но какая ему от меня польза?

— Это уж он сам вам скажет.

— А вы думаете, он знает? Прежде не знал. Он просил меня не уезжать — оставаться здесь, потому что мое присутствие помогает ему в делах или нечто в таком роде. Но это же просто абсурдно!

И тут Септимус, кажется, впервые в жизни, внес свой вклад в философию пессимизма:

— Возьмите любой факт из жизни и попробуйте его проанализировать. Вам не кажется, что всегда получится то же самое: reductio ad absurdum[68]?

19

— Мне очень жаль расставаться с вами, мистер Сайфер, — говорил Шеттлворс, — но первейший мой долг — позаботиться о своих жене и детях.

Клем Сайфер откинулся на спинку кресла и устремил на своего меланхолического управляющего взор генерала, офицеры которого не хотят больше защищать крепость, заведомо обреченную на гибель.

— Совершенно верно, — глухо ответил он. — Когда же вы уходите?

— Мы условились, что я должен предупредить вас за три месяца заранее, но…

— Но вы желали бы уйти сейчас?

— Мне предлагают прекрасное место, если я смогу занять его не позднее, чем через две недели.

— Отлично, — сказал Сайфер. — Вы свободны.

— А вы не скажете, что я, как крыса, бегу с тонущего корабля? Ведь я семейный человек — у меня жена, дети.

— Корабль тонет — это несомненно, и вы вправе его покинуть. Место, которое вам предлагают, такое же, как у меня?

— Да, сэр, — тихо ответил Шеттлворс, опуская глаза, чтобы не смотреть в ясные неулыбающиеся глаза своего шефа.

— В одной из конкурирующих с нами фирм?

Шеттлворс кивнул головой и похоронным тоном стал уверять патрона в своей преданности. Если бы дела шли по-прежнему, никогда бы он не ушел от мистера Сайфера и никаких блестящих предложений не стал бы даже слушать. Но при данных обстоятельствах…

— Само собой. Еще месяц-другой, и крем Сайфера станет воспоминанием. Спасти его уже ничто не может. Я был слишком самоуверен. Мне следовало бы чаще прислушиваться к вашим советам, Шеттлворс.

Управляющий поблагодарил его за комплимент.

— Опыт всему научит, — скромно пояснил он. — Я родился и вырос на торговле патентованными средствами. Это очень рискованное дело. Вы пускаете в ход какую-нибудь новинку. Вначале она идет отлично. Потом на рынке появляется что-нибудь более привлекательное. Начинается война рекламы, и побеждает тот, у кого больше денег. Благоразумный человек выходит из игры сам, еще до появления конкурентов. Если бы вы послушались меня пять лет назад и превратили свое предприятие в акционерное, то теперь бы были богатым человеком и не знали никаких забот. В следующий раз вы, наверное, так и поступите.

— Следующего раза не будет.

— Почему? Патентованные средства всегда прибыльны. Ну, например, новый способ лечения от ожирения. Если его хорошо разрекламировать, это дело верное. Деньги такой человек, как вы, всегда добудет.

— А средство?

Унылое лицо Шеттлворса сморщилось в гримасу, которая у него считалась улыбкой.

— Любое старое — лишь бы оно не было отравой.

Почувствовав себя неловко под пристальным взглядом хозяина, он снял очки, подышал на них и протер их носовым платком.

— Публика будет покупать, что угодно, — надо только уметь рекламировать.

— Наверное, будет. Даже мазь от порезов Джебузы Джонса.

Шеттлворс вздрогнул и надел очки.

— А почему бы им и не покупать ее?

— Вы меня об этом спрашиваете?

Бывший управляющий беспокойно заерзал в кресле и нервно откашлялся.

— Вынужден спросить — в порядке самозащиты. Мне известно ваше мнение о креме, но ведь это — вещь субъективная. Я хорошо знаком с производством и знаю, что почти нет разницы между составом крема и мази Джонса. В конечном счете всякий жир, который покрывает рану, защищая ее от проникновения микробов, достигает той же цели — иной раз даже лучше. Во всех патентованных средствах обычно нет ничего действительно целебного. Ну скажите сами…

— Вы что же — переходите к Джебузе Джонсу? — спросил Сайфер, пристально глядя на него. Все время он сидел неподвижно, как статуя, не меняя позы.

— У меня жена и дети, — взмолился управляющий. — Я не мог отказаться. Они предлагают мне быть их агентом в Лондоне. Я знаю, что это вас огорчит. Но что я могу поделать!

— Каждый за себя, а черти за отставшего. Так, значит, вы наносите мне coup de grace[69]? Собираетесь прикончить меня, когда я буду лежать при смерти. Что ж, вы свободны. Через две недели можете уходить.

Шеттлворс встал.

— Очень вам благодарен, мистер Сайфер. Вы всегда со мной благородно поступали, и мне более чем грустно вас покидать. Вы на меня не сердитесь?

— За то, что вы переходите от одного шарлатанского средства к другому? — Конечно, нет.

Только когда дверь за управляющим захлопнулась, Сайфер закрыл лицо руками и уронил голову на стол.

Это был конец. Остатки веры, которая еще теплилась в его душе, несмотря на муки сомнений, Шеттлворс уничтожил своим coup de grace. То, что он перешел к главному врагу и конкуренту Сайфера, который скоро добьет его и материально, — это было неважно. Когда гибнет дух, тело слабо сопротивляется. Если бы месяц назад Шеттлворс осмелился в этих стенах произнести такие святотатственные речи, Клем Сайфер восстал бы во гневе своем, как некий полоумный крестоносец, и рассек бы богохульника пополам своим мечом.

Сегодня он выслушал его молча, словно окаменев на месте, почти не чувствуя обиды. Он знал, что этот человек прав. Любая смесь в виде пилюль или микстуры, выпущенная на рынок под названием средства от ожирения, глухоты или каменной болезни, пойдет в ход, если ее умело разрекламировать, не хуже, чем крем Сайфера. Между божественной панацеей любых кожных болезней, за которую по всей земле и во все века люди должны были благодарить и прославлять Друга человечества, и вульгарной мазью Джебузы Джонса нет существенной разницы. Одно средство столь же полезно или бесполезно, как и другое, но крем продается в бледно-зеленой упаковке, а мазь от порезов — в бледно-розовой. И женщинам больше нравится мазь, потому что они любят розовое. То и другое — шарлатанские средства.

Сайфер поднял исхудалое, измученное лицо и обвел взглядом знакомый кабинет, где родилось столько грандиозных замыслов, где ему улыбалось столько надежд и впервые заметил, как много в его убранстве было жалкого самомнения и бьющей в глаза вульгарности. Он посмотрел на огромный плакат работы знаменитого художника, некогда известного во всех странах, а теперь по причине разорения совершенно опустившегося. На плакате Друг человечества был похож на пророка, раздающего крем Золотушному человечеству. Тогда, в зените своей славы, он предпочел бы, чтобы его нарисовали каким он был, но художник нашел, что фигура Сайфера недостаточно живописна, и представил Клема в виде величественного старца с белой бородой, у ног которого сгрудилась пестрая толпа: красивая дама в вечернем платье, чистильщик сапог, король в короне, краснокожий индеец в уборе из перьев, как у Фенимора Купера, полуобнаженный негр, худая женщина в лохмотьях с младенцем на руках, жокей, сирийский прокаженный и еще дюжина других представителей страждущего человечества.

Группа была хорошо скомпонованная, эффектная — как раз во вкусе английского простонародья, которое и искусство любит крепкое, как его чай, в котором так много таннина. Оно толпами останавливалось перед этим плакатом, выискивая хорошо знакомые типы и препираясь (как и предвидел Сайфер, с необыкновенной прозорливостью посоветовавший художнику включить в группу волосатого урода) по поводу того, что может изображать собой этот лохмач; и в то время как все эти люди стояли, смотрели и строили догадки, в их души незаметно вселялась уверенность в превосходстве крема Сайфера над всеми другими кремами. Сайфер вспомнил, как он гордился этим плакатом и с каким торжеством разъезжал по Лондону в автомобиле, любуясь его копиями, расклеенными на стенах. А теперь он знал, что и это было не чем иным, как самой обычной коммерческой рекламой.