Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой - Александр Щербаков

Но это полбеды. Проблема-то еще в том, что порченые Яшкины дети и благороднейшие выкормыши (я тут без иронии) говорят с одной и той же интонацией, в которой звучит та «замечательная русскость, когда, что хочу, то и ворочу, и сам черт не брат». Этот уклад существует веками. Мужик – дурак, и барин – не лучше, так уж повелось. Власть не уважает людей, те отвечают ей взаимностью, хоть и заметно побаиваются большого проявления чувств, как бы чего не вышло. Но в целом плохо живут все. Посмотришь-посмотришь на обыденный ход дел и заговоришь с собакой. Она хоть молчит, да глаза осмысленные, понимающие делает, не то что жена…

Вот только одно непонятно. Раз у нас все так плохо, откуда же берется дивная поэзия русского бытия. Да, «наша степь не для ромашек, <…> она у нас для сильных и цепких трав». Так на Руси было всегда. Ибо страшен, но одновременно удивителен наш быт. И самые настоящие слова о любви сочинил, конечно, Пушкин. Нет, не те, где «я вас люблю, к чему лукавить», а другие: «Бурмин побледнел и бросился к ее ногам». Потому что в России по-другому нельзя. Уж если любить, так обязательно падая в ноги, чтобы судьбу твою решали раз и навсегда. Хотя в стране нашей есть и другое. «Великое русское плаканье, начавшееся в Путивле на городской стене. И нет ему конца. Степь ли, пустыня ли… Стонет русская баба во всех одеяниях и при разнообразных мужиках одинаково. Как волк в ночи… И это не интеллигентный цветаевский вскрик: «Мой милый, что тебе я сделала». Тут кричит сама русская суть. Кричит Русь». С этим нужно уметь жить.

…В книге Щербаковой нет однозначных ответов, вроде бы все мы Яшкины дети, а приглядишься, и ничего, вполне себе люди. Это как в жизни: подлец про себя все знает, но молчит, а совестливый лоб расшибет, грехи и проступки замаливая. Оттого и живем, оглядываясь. Дабы не потерять в себе человеческое, а коли что, так земля-матушка научит… в России, знаете, какие степи бескрайние и волки голодные… жуть…»

Вот что меня сейчас удивляет: нести такую свою сквозную внутреннюю тему – и одновременно быть в течение десятилетий популярной писательницей… Так и всплывает интонация Романа Карцева: «Как это? Как это? Как это?» Я недавно был в одной библиотеке, передавал книги Галины, оставшиеся от авторских экземпляров последних изданий, и узнал, что гулаговские произведения Солженицына, Шаламова и других авторов – одни из самых нечитаемых. «В жизни и так не очень много радостей…» – такое объяснение этому явлению я нашел у одного интернетовского книгочея. Книги же Галины, сам видел, весьма потрепаны.

Я не литературовед и не товаровед и не склонен разбираться в этом парадоксе. Но вот взял и пролистал книгу «И вся остальная жизнь», где собраны практически все интервью Галины, и не обнаружил ни одного вопроса о ее сочинениях, касающихся истории страны или ее актуальной политической повседневности. Нельзя сказать, что писательница была обделена вниманием критиков. Но вот этой стороны ее творчества они практически не касались. Видимо, действительно, «если еще и книги такие читать, тогда можно сразу пойти и повеситься» – еще одно блогерское мнение.

Но Галина писала и «не такие» книги и среди их читателей находила верных поклонников. Правда, не раз, особенно в последние годы, удивляла многих из них своей «мрачностью», «депрессивностью». Но к счастью, как уже здесь говорилось, «любовь народная иррациональна». К тому же непрогнозируема, как дата предстоящей кончины.

И все обошлось.

Однако, как уже не раз случалось в моей рукописи, именно под конец этой подглавки, можно сказать, сама собой обнаружилась газетка (точнее, ее часть) с интервью Галины, понятно, не вошедшим во «Всю остальную жизнь», где писательница отчасти рассказывает, откуда происходит этот ее авторский пессимизм. Газета называется «Сударушка», вышла она по всем приметам в 1999 году, вел беседу Сергей Борисов.

«Галина Щербакова написала детектив. Органичный ее творчеству и не очень вписывающийся в нынешние издательские предпочтения, где крови и грязи вдосталь, а смысла – не сыщешь.

– Я не читаю российские детективы. При словах «милиция», ОМОН, СОБР, «группа захвата» я просто покрываюсь сыпью. Вся эта система мне кажется порочной, не из того корня выросшей. Мой детектив – нахальная заявка, что можно на этом детективном поле иметь свою тропу.

…– Значит, на очереди новый детектив?

– Нет, пока не пришла идея. Зато я знаю, как будет называться новая повесть. «Кровать Молотова». Это будет чуть-чуть политическая, немного смешная, немного грустная любовная история. А кровать будет на самом деле. Дома Молотова не осталось, земля, на котором он стоял, распродана, а огромная кровать все кочует. На ней спят, занимаются любовью, на ней рождаются дети. Меняется контингент: сначала генералы-козыри, потом людишки помельче, затем распоследняя шушера. И ничего хорошего из нарождающегося на этой кровати не получается.

– Как вы считаете, возможна ли сейчас книга без насилия?

– Ужас в том, что даже когда не стремишься к этому, насилие вырывается на страницы. Складываешь картину из кубиков, и где-то обязательно брызжет кровь. Меня всегда интересовало подавление одним человеком другого, взрослым – ребенка, матерью – сына. Это тот камень преткновения, который не только не позволит нам построить какое-то приличное общество, а просто стать людьми. Тема насилия становится все актуальнее. Но если раньше, во времена, когда создавалась повесть «Вам и не снилось», мы говорили, что мать может запретить сыну встречаться с девочкой, учитель – нахамить ученику, то сейчас мать может заказать убийство дочери, а ученик изнасиловать учительницу, убить ее, расчленить и позвать товарищей на вечеринку. Все это выросло из того, на что когда-то мы не обращали внимания.

– Так что же, гармония в отношениях нереальна?

– Гармония, как правило, это сумма уступок, компромиссов. Но за этим – невидимые миру слезы. Написать о счастливой семье очень трудно и безумно интересно. У меня сейчас выходит книжка «Анатомия развода», может, написать «Анатомию счастья»?»

А сейчас я вернусь к некоторым уже протоптанным по этой местности тропкам. Так сказать, изучение пройденного (такой удачной формулой назвал свою книгу мой добрый знакомый Сергей Пичуричкин; а Галина, между прочим, написала на нее душевную рецензию). Связано возвращение к некоторым местам этих мемуаров все с тем же обстоятельством: параллельно с их написанием происходят неожиданные находки в нашем жилище с обилием печатной и рукописной продукции. Они обнаруживаются не только на полках и антресолях, но также и между книг, и в полном собрании квитанций на подписные издания и оплаты за телефон, и в целом ворохе газетных вырезок на всевозможные темы, разложенных по отдельным уголкам, «чтобы долго не искать».