Запасной - Гарри Сассекский

я себя лучше чувствовал, я признал, и даже хуже, потому что я чувствовал себя виноватым. Чтобы подумала бы мамочка?

Мы говорили о вине.

Я упомянул мамин опыт с психотерапией, как я это понимал. Ей не помогло. Возможно, всё стало только хуже. Многие охотились на неё, эксплуатировали её, включая психологов.

Мы говорили о воспитании мамы, о том, как она может иногда переборщить с ролью матерью, а потом исчезнуть на время. Это был важный разговор, но и нелояльный.

Комплекс вины только усиливался.

Мы говорили о жизни внутри британского пузыря, внутри королевского пузыря. Пузырь внутри пузыря — невозможно описать это тому, кто на самом деле такого не испытывал. Люди просто не понимали: они слышат слово "королевский" или "принц" и теряют всякий здравый смысл. Ах, ты принц – значит у тебя нет проблем.

Они предположили... нет, их учили... что это сказка. Мы не люди.

Писательница, которой восхищались многие британцы, автор толстых исторических романов, которые получили литературные призы, написала эссе о моей семье, в котором она сказала, что мы просто... панды.

У нашей королевской семьи нет таких трудностей в размножении, как у панд, но панды и королевские особи одинаково дороги в сохранении и плохо адаптированы к любой современной среде. Но разве они не интересны? Разве на них неприятно смотреть?

Я никогда не забуду другого высокоуважаемого эссеиста, который написал в самом уважаемом литературном издании Британии, что "ранняя смерть матери избавила нас всех от скуки." (В том же эссе он употребил выражение "свидание Дианы с подземным переходом.") Но это сравнение с пандами всегда казалось мне одновременно проницательным и исключительно варварским. Мы правда живём в зоопарке, но будучи ещё и солдатом, я знал, что превращение людей в животных, в не-людей — это первый шаг в их уничтожении. Если даже знаменитый интеллектуал считает нас животными, на что надеяться людям с улицы?

Я рассказал психологу о том, как эта дегуманизация сказывалась на первой половине моей жизни. Но теперь, при дегуманизации Мег, было намного больше ненависти, больше злобного расизма. Я рассказал ей о том, что видел и слышал в последние месяцы. Я сел на диван, повернул голову, чтобы посмотреть, слушает ли она. Она сидела с открытым ртом. Пожизненная жительница Британии, она думала, что знает.

Она ничего не знала.

В конце сеанса я спросил её профессионального мнения:

То, что я чувствую... это нормально?

Она рассмеялась. А что вообще нормально?

Но она призналась, что одно было совершенно ясно: я оказался в очень необычных обстоятельствах.

Думаете, у меня склонность к зависимости?

Точнее, я хотел знать, если у меня есть зависимость, то куда я иду?

Трудно сказать. Гипотетически, вы знаете.

Она спросила, принимал ли я наркотики.

Да.

Я поделился с ней некоторыми дикими историями.

Ну, я удивляюсь, что ты не наркоман.

Если и было что-то, к чему у меня точно есть зависимость, так это пресса. Читая её, злясь на прочитанное, сказала она, я испытываю очевидные желания.

Я смеялся. Правда. Но пресса такое дерьмо.

Она посмеялась. Это точно.

28

Я ВСЕГДА ДУМАЛ, что КРЕССИДА сотворила чудо, открыв меня, высвободив подавленные эмоции. Но она только начала творить чудо, а теперь психолог довёл его до конца.

Всю свою жизнь я говорил, что не помню прошлое, не могу вспомнить маму, но я никогда никому не договаривал всего до конца. Моя память была мертва. Теперь, после нескольких месяцев терапии, память дёргалась, брыкалась, брызгала слюной.

Она ожила.

Иногда я открывал глаза и видел маму... стоящую передо мной.

Вернулись тысячи картинок, некоторые из них были настолько яркими, что походили на голограммы.

Я вспомнил утро в маминой квартире в Кенсингтонском дворце, как няня будила нас с Вилли и помогала спуститься в мамину спальню. Я вспомнил, что у неё была водяная кровать, и мы с Вилли прыгали на матрасе, кричали, смеялись, наши волосы стояли дыбом. Я вспомнил совместные завтраки: мама любила грейпфруты и личи, редко пила кофе или чай. Я вспомнил, что после завтрака у нас начинался рабочий день, мы сидели рядом во время её первых телефонных звонков, планировали ей деловые встречи.

Я вспомнил, как мы с Вилли присоединялись к её встречам с Кристи Тарлингтон, Клаудией Шиффер и Синди Кроуфорд. Это очень смущало. Особенно двух застенчивых мальчиков, находящихся в возрасте полового созревания или около того.

Я вспомнил, как ложился спать в Кенсингтонском дворце, как прощался с ней у подножия лестницы, целовал её нежную шею, вдыхал её духи, а потом лежал в постели в темноте, чувствуя себя таким далёким, одиноким и страстно желая услышать её голос ещё раз. Я вспомнил, что моя комната была самой дальней от её, и в темноте, в ужасной тишине я не мог расслабиться, не мог отпустить её.

Психолог убеждала меня продолжать. У нас наметился прорыв, сказала она. Давай не останавливаться. Я принёс к ней в кабинет флакон любимых маминых духов. (Я связался с маминой сестрой, спросила их название.) Во-первых, от Van Cleef & Arpels. В начале нашего сеанса я поднял крышку и глубоко вдохнул.

Как таблетка ЛСД.

Я где-то читал, что обоняние — наше древнейшее чувство, и это соответствовало тому, что я испытал в тот момент, образам, возникающим из того, что казалось самой первичной частью моего мозга.

Я вспомнил, как однажды в Ладгроуве мама запихивала сладости мне в носок. В школе сладости были запрещены, поэтому мама нарушала школьные правила, хихикая при этом, отчего я любил её ещё больше. Я вспомнила, как мы оба смеялись, зарывая конфеты поглубже в носок, и как я визжал: О, мамочка, ты такая хулиганка! Я вспомнил марку этих конфет. Opal Fruits!

Твёрдые кубики ярких цветов... мало чем отличающиеся от этих воскрешённых воспоминаний.

Неудивительно, что я так любил "праздники живота".

И Opal Fruits.

Я вспомнил, как ездила на уроки тенниса в машине. Мама вела машину, а мы с Вилли сидели сзади. Она вдруг нажала на газ, и мы помчались вперёд, по узким улочкам, проносясь на красный свет, резко поворачивая. Мы с Вилли были пристёгнуты ремнями безопасности к сиденьям, поэтому не могли выглянуть в заднее окно, но у нас было ощущение, что за нами гонятся. Папарацци на мотоциклах и мопедах. Они хотят нас убить, мама? Неужели мы умрём? Мама в больших солнцезащитных очках смотрит в зеркала. Через 15 минут и несколько столкновений мама ударила по тормозам,