Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Война и революция лишили ее родительской помощи, а муж, мобилизованный в русскую армию, не подавал никаких признаков жизни. Сначала ей не хватало денег на няню, потом стало не хватать на съем жилья, а Рената все чаще кашляла и хворала. Так что большую часть этих лет она устраивала дочку в больничные санатории, чего та всю жизнь не могла ей простить. Но все эти препятствия не помешали ей поддерживать странные, так до сих пор и не до конца распознанные, отношения с Юнгом.
Марат внимательно прочел все, что написано о Юнге и многое из того, что написано самим Юнгом. Несколько лет после разрыва с Фрейдом Юнг действительно был как-то странно болен, нигде не работал и почти ни с кем не переписывался. Но к 1916 году он опять вступил в переписку с Сабиной, из чего можно заподозрить, что они время от времени продолжали встречаться. Вчитываясь в «Дневники Юнга» тех лет, Марат откопал там очень интересную запись, которую я могу передать в своем пересказе.
Как-то сидя над очередной рукописью, Юнг начал мучиться вопросом, который не давал ему покоя много лет: что такое его труды – наука или искусство? Этот вопрос был не праздный, потому что яростные противники-фрейдисты непрерывно упрекали его в недостаточной научности и недоказательности его идей. Как всегда, в результате таких метаний у него началась сильная головная боль, от которой сознание его стало меркнуть. И вдруг в настигавшей его тьме раздался ясный и четкий женский голос, сказавший: «Это – искусство». В тот же миг тьма рассеялась, и в душе воцарился необычайный покой.
Он напряг память, чтобы вспомнить, где он слышал этот голос. И вспомнил – это был голос Сабины! И ему стало ясно, что именно Сабина была его АНИМА, или, по его же определению, женская часть его души. Он свято верил, что каждый мужчина ищет в жизни слияния со своей анимой, и потому решил, что его странное психическое расстройство вызвано его добровольным отказом от такого слияния с Сабиной.
Но было уже поздно что-либо исправить – мир катился в страшную пропасть бед и революций. Юнг и помыслить не мог о перемене своего образа жизни: отказавшись от работы в университете и в клинике, он попал в полную зависимость от богатой жены. Он не мог работать, потому что его душила путаница собственных, еще не созревших, уникальных идей, а стоило ему высказать какую-то мысль, как он немедленно подвергался унизительной критике коллег. Сабина же, лишенная поддержки родителей и мужа, тоже оказалась в ловушке и с трудом управлялась со своей нищетой и больной дочерью.
Так что никакого слияния не произошло. Справившись со своей депрессией, Юнг пошел довольно хорошо утоптанной дорогой к успеху, постепенно побеждая соперников и поднимаясь все выше к психологическому олимпу. А Сабина, вконец затравленная европейской неразберихой начала 20-х годов, по приглашению Троцкого уехала в Советскую Россию создавать «нового человека». Чем это кончилось, мы уже знаем – закрытием института Веры Шмидт и ссылкой в Ростов к нелюбимому мужу с фамилией Шефтель.
Книга получалась потрясающая, но чем дальше я углублялась в обрывочные записи Лининых рассказов, тем ясней понимала, что свалившаяся на меня задача почти не выполнима. Иногда было трудно сопоставить друг с другом отдельные куски ее воспоминаний. Например, в рассказе о первом вторжении немцев в Ростов вдруг возникла какая-то рыжая Шурка, которой Лина стала отводить все больше и больше места. Наконец я решилась спросить Лину, кто она такая – это было опасно: часто в случае моего недопонимания Лина сердилась и надолго замыкалась в себе. Так вышло и на этот раз: «Ты что, не помнишь Шурку?» – сердито спросила она, будто я вместе с ней и с Шуркой бродила на равных по опустевшим улицам Ростова.
Было ясно, что напоминание о Шурке причиняет ей особую боль.
Я притворилась: «Не припомню что-то, я ее забыла. А где она сейчас?»
Этот вопрос был ошибкой: Лина разрыдалась и стала рассказывать что-то бессвязное о горящем доме, об упавшей крыше и о закрытой машине, развозившей мертвяков. Она так и сказала: «мертвяков». Я струсила и отступила, боясь ее окончательно вспугнуть. Но двигаться дальше без воссоздания образа Шурки было почти невозможно. И я застряла в ожидании, когда приедет Марат.
Спросить о Шурке было некого: к 2006 году свидетелей тех лет практически не осталось в живых, а кто остался, тот вряд ли помнил ничем не примечательную немолодую женщину, ютившуюся с двумя дочерьми в коммунальной квартире на улице Шаумяна. Было ясно, что к мужу, у которого к тому времени, естественно, уже была другая женщина и еще одна дочь в Краснодаре, Сабина все же вернулась. Как мне кажется, ради того, чтобы под фамилией Шефтель спрятаться от грозной сталинской руки. Нам известно, что, хотя в результате этого возвращения она родила Павлу Шефтелю вторую дочь Еву, ничего из их брака не вышло и она осталась в Ростове одна уже с двумя дочерьми. Как она жила эти годы? Чем зарабатывала? Обрывочные сведения о более поздних годах ее жизни мы получили только от Лины, которой к моменту их встречи едва минуло шесть лет и у которой были собственные проблемы.
Оставалась только надежда на Марата, которому лучше других удавалось вернуть ее память о невыносимом прошлом. За эти годы Марат сильно изменился – он стал внимательным сыном и все чаще приезжал проведывать мать. И хоть я не сомневалась, что его отношения с Линой из многолетнего равнодушия постепенно превратились в нежную дружбу и даже в любовь, женская интуиция подсказывала мне, что эта любовь не была единственной причиной его частых появлений в далеком сибирском городке. Он, как и провидел Феликс, сделал стойку на меня.
Особенно удивительно было, что я не подавала ему для этого никакого повода и не оставляла никакой надежды: мы с Феликсом жили счастливо и дружно, по горло занятые работой в университете, моей работой над книгой и недавно появившейся на свет крошечной Сабинкой. Нам, конечно, очень повезло с квартирой и дополнительным заработком от Марата, так что мы смогли нанять в няни к Сабинке славную женщину средних лет, Нюру, деревню
