Жизнь и приключения артистов БДТ - Владимир Рецептер

— Хоть убей, не могу объяснить, для себя, зачем я стал говорить такое этим людям, — сказал Корогодский через двадцать лет. — Ненужная, дурацкая искренность! Они — чужие, а он — родной… Это он добился в обкоме моего назначения. Его рекомендация работала как мощный аргумент, хотя там было сильное сопротивление… Я много лет проводил семинар режиссеров народных театров, и меня спросили, что я думаю о методике БДТ, сохранил ли Товстоногов верность действенному анализу. И я сказал: «Нет, уже ушел в сторону, его беспокоит не столько путь и процесс, сколько результат, а от этого отставания, от непоследовательности репетиционного процесса театр черствеет»… Я забыл о выступлении, не правил стенограмму, а она была сделана грубо, без интонаций… Нет, я считаю себя виноватым. И его обида была справедливая, но неадекватная… Стенограмма попала к нему через год, и я знаю, кто передал. Гогин институтский помощник Кацман интересовался моей дружбой с Марией Осиповной Кнебель и просматривал материалы в библиотеке ВТО. Ему попалась злосчастная стенограмма, он прочел ее Гоге, и тут началось… Зачем это было нужно?.. Чтобы отодвинуть меня, а самому стать ближе. Яго нашел потерянный платок и побежал к Отелло!.. Морально Гога был прав, это выглядело предательством. Я был любим, был другом дома. Он был — моя защита, мой иммунитет…

Но объясниться, просить прощения не удавалось; он не ответил на мои письма, не подпустил от меня никого… И это стало сигналом травли… Сначала отлучили от кафедры… Я смирился, думал, он успокоился, но ему продолжали нашептывать, надиктовывать… У вас в театре были большие специалисты, ты знаешь… А позже он уже не вмешивался сознательно…

Позже с Корогодским случилась беда. При активном участии директора на него завели некое дело и отлучили от театра, который и впрямь был заново рожден им и его верными учениками. И Товстоногов не вступился.

Нужно сказать, что Зиновий Яковлевич нашел в себе силы и мужество вернуться в строй. Он ездил по миру, ставил спектакли в Японии и Соединенных Штатах, оказался востребован его педагогический опыт. На юбилейном вечере в Большом зале филармонии любимый городом ТЮЗ, уже не раз рассеянный и поруганный, появился в живом и полном блеске. Приехал из Москвы Юра Тараторкин, вышли на сцену Ира Соколова, Коля Иванов, и оказалось, что театр — вот он, как в лучшие времена. Да, не было Саши Хочинского, Юры Каморного, Коли Лаврова. Но они помогали уже не с земли и душой были здесь же…

Корогодский руководил «Театром поколений» и театральным факультетом университета профсоюзов, издал серьезные книги по педагогике, у него появилось много новых учеников, но ТЮЗ в его отсутствии на прежнюю высоту не поднялся и продолжает держаться давней легендой.

А теперь Корогодский ушел совсем, ушел накануне лета, ушел, чтобы там, далеко от нас, приблизиться к Гоге и сказать ему все, что хотел.

И они смотрят друг на друга, Гога и Зяма, и видят друг друга насквозь, и полны снисхождения, и скорбят о тех, кто остался, скорбя! обо всех нас…

14

В храме тысячеоднорукой богини Канон Анта Журавлева просила «уложиться» за десять минут, тогда коллектив успевал «еще в одно местечко». А задержавшись, мы могли рассчитывать на высокую помощь. На то у богини и столько рук, чтобы давать добро всем. Для искупления грехов нужно было последовать другому божественному примеру и девять лет просидеть в пещере, скрестив ноги и отдаваясь самосозерцанию. Следовало смотреть в себя. Но «там» артисту Р. открывалась слишком неприглядная картина.

А как быть с приказанием поторопиться, если все здесь велит не спешить, отречься от внешнего мира и хоть в чем-то уподобиться цветку лотоса, символу рая? И, с другой стороны, если такой красивый цветок, как лотос, растет в болоте, то человек должен терпеть все. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» О благодетельном чувстве стыда Р. и захотелось побеседовать с кем-нибудь из своих…

— «Отречемся от внешнего ми-и-ра», — запел Волков, выходя из храма, но Розенцвейг посмотрел на него так, что Миша умолк.

— Знаешь, Басик, — сказал Р., настроенный на раздумье, — я тут говорил с одной японской аспиранткой…

— Хорошенькая? — перебил Бас.

— Изящная, — уточнил Р., — но я не об этом, она филолог…

— Подожди, — наступал Олег. — Это та, которую тебе прислали в подарок?

— Не повторяй глупые слова, — сказал Р. и попробовал объяснить, как он встретился с изящной Гиэ, аспиранткой профессора Хокке.

— Знаю, — перебил Бас, — это та, которую ты отпустил просто так…

— Нет, — уже сердясь, ответил Р. — Я отпустил ее, когда узнал, что все Басилашвили — скрытые японцы, а ты — глупый последыш великого Басё…

— Подожди, — не унимался Бас. — Я знаю, что я — потомок великого рода, но какого Басё имеешь в виду ты?..

— Ну вот, — сказал Р., — это и есть признак вырождения. Твоя мама составляла словарь языка Пушкина, а ты не знаешь, кто такой Басё.

— Басё — это я в Японии, — сказал Басилашвили.

— Дошло наконец, — сказал Р. — Если бы ты выучил два стихотворения Басё по-японски, тебя бы носили на руках по всему Хондо…

— Меня и так носят на руках, — сказал Бас. — Но это секрет.

— Разумеется, — сказал Р., — но аспирантка профессора Хокке занималась проблемой стыда в японской литературе и сказала мне страшную вещь: «Если жизнь длинна — растет стыд», понимаешь?.. Это почти то же самое, что говорил Ханов: «Стыдно быть старым артистом». И японцы с китайцами считают, что лучше всего умереть, не дожив до сорока…

— Эту возможность мы с тобой уже упустили, — сказал Бас.

— Да, — сказал Р. — Нам остается только стыд.

— Конечно, — сказал Бас, — особенно если ты отпустил ее просто так…

— А ведь у тебя был шанс, — сказал Р. — Когда ты простудился на съемках у Рязанова и собирался дать дуба в обкомовской больничке. Я с Гогой приехал к тебе, а ты как-то вырубался…

— Я помню, — сказал Бас, — но мне уже было больше сорока…

Это было года за три до Японии. Проезжали мимо дома на Пушкарской, откуда отправился в эмигрантское плавание артист Лескин, и Р. сказал:

— Пусто без Бори…

— Да-а-а, — философски протянул Товстоногов, хотя эту пустоту он чувствовал не так остро, как Р.

— А виноват Игорь Горбачев, — сказал Р. — Это ему не простится.

— Да?.. Вы так считаете?.. Почему?..

На город наступала весна, и Гогина «Волга» разбрызгивала лужи. Расслабленный после репетиции, мэтр сидел за рулем в кожаном полупальто и элегантных черных перчатках.