Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– Есть ли здравый смысл расширять пушечное производство в таком захолустье, каков Златоуст, ибо вывоз готовых пушек возможен только на лошадях до пристаней Бирска, а оттуда водою по реке Белой… Не станут ли дорожать наши пушки в дороге с каждой преодоленной верстой?

Но ему отпустили неограниченные кредиты для расширения производства, сославшись на мнение генерал-фельдцейхмейстера:

– А он дядя императора, благополучно царствующего, и желает иметь пушечный завод именно в Златоусте… От вас требуется давать ежегодно до пятисот пушек. Стальных, конечно!

Спорить в такой ситуации было бы неуместно.

– Но, – добавил Обухов, – надобно как можно скорее крепостной труд на заводах обратить в вольнонаемный, чтобы люди трудились не из-под палки, а разумно, себе на пользу…

Освобождение крепостных на заводах пришло с опозданием – лишь в марте 1862 года. В этом же году пушка из обуховской стали навестила Лондон, где на выставке промышленности ее создатель удостоился наградной медали. Казалось, все складывается хорошо для Обухова. 35 копеек с каждого пуда давали ему солидную прибыль. Павел Матвеевич зажил вольготно и широко, даже расточительно. Но уже испытывал беспокойство. Из каждой полусотни пушек одну-две брали на пробу, и вот неожиданно стал выявляться брак – то раковины, то трещины: обуховская сталь сделалась капризна, как испорченный ребенок. Год за годом с утра до ночи над городом шла пальба пробных выстрелов, которая уже никому не мешала: к канонаде привыкли, как привыкают к лаю сторожевых собак, к биению собственного сердца. Раскрепощение заводского труда давало теперь высокие заработки, жители Златоуста сказочно богатели, обогащался и сам Обухов, но, прислушиваясь к выстрелам по ночам, он мрачнел все больше. Нервничая из-за этих непонятных изъянов в металле, он обрел бессонницу.

– А я чего-то еще не знаю, – говорил он себе.

В 1863 году возле Перми, на Каме, заложили новый пушечный гигант – Мотовилиха, – а министерство финансов просило Обухова срочно выехать в столицу.

Оказывается, в пригородном селе Александровском, что лежало на Шлиссельбуржском тракте, решили основать новый сталелитейный завод.

– В чем вы сомневаетесь? – убеждали Обухова в Петербурге. – Вам и карты в руки, а завод, основанный вами, сохранится в истории под вашим же именем – Обуховский, подобно тому как Путилов уже дал свое имя заводу Путиловскому…

Перспективы казались заманчивыми: страна нуждалась не только в пушках и в броне для кораблей, отличные свойства стали позволяли наладить производство осей и колес для вагонов железных дорог. Павел Матвеевич подумал и согласился:

– Хорошо. Пусть в России будет и Обуховский завод…

Он выписал из Златоуста мастеров-литейщиков – с их семьями, бабками и детишками, с гармошками и горшками гераней. Иные даже кошек не оставили, везли и кошек. Приезжие златоустовцы сохранились в памяти петербуржцев высокорослыми, обстоятельными, себе на уме, жары и стужи не боящимися – они-то и положили на берегах Невы начало промышленному гиганту, вскоре ставшему лучшим в Европе. А сталь во всем мире уже текла рекой – тигельная, бессемеровская, мартеновская. Этот клокочущий разъяренный поток сметал на своем пути все отживающее, но варили сталь… на глазок! Да, именно так и варили ее, доверяясь лишь опыту сталеваров. Павел Матвеевич имел свои рецепты, сомнений же в опыте златоустовских мастеров у него не возникало. Однако на самом разгоне успеха, когда он стал ворочать уже миллионами, на самом взлете его триумфа началась драма– техническая (которую лучше всего назвать человеческой).

Сам царь при встрече с Обуховым сказал с гневом:

– Что за дрянь твоя сталь? Пушки-то рвет.

– Да, ваше величество. Сам знаю, что рвет.

– А хвастал, что верхом сядешь на пушку!

– Уверен был. А теперь не сяду…

Объяснить, почему так, он не мог. Бывало, целая партия пушек дает тысячу выстрелов, и сердце радуется. Но вот увеличили калибры. С первых же выстрелов пушки разносило вдребезги, осколками калечило фейерверкеров, многие погибли. Дело дошло до того, что на полигонах Охты выстрел производился гальваноспособом, а прислуга пушек пряталась в блиндажах.

Александр II во всем обвинял Обухова:

– Если дело и дальше так пойдет, не ступать ли нам снова на поклон к Круппу? В любом случае я буду прав, если укажу прекратить производство стальных пушек в России…

За границу послали авторитетную комиссию, чтобы она высмотрела на иностранных заводах: как у них там обстоит дело? И комиссия отчиталась: в Европе, как и в России, один черт – то палят без страха, то пушки разрывает сразу же.

Послышались призывы – назад, к чугуну, к бронзе!

– Что случилось со сталью? – терзался Обухов…

Его душевные страдания были велики. Он знал много. Но не мог заглянуть внутрь стали: что там? Не только он, сам Обухов, но и легионы ученых мира спотыкались в потемках, теряясь в догадках, и глаз сталевара оставался главным оптическим пирометром… Павел Матвеевич места себе не находил:

– Господи, отчего разрываются мои пушки?

Вполне сознательно он решил устраниться от дел.

– Кажется, завод прикроют, – сказал однажды. – Кто виноват? Затраты колоссальные. В своих рабочих я не сомневаюсь. Им не верили. Пригласили англичан – те оказались хуже слепых котят. Никто ничего не понимает, а пушки летят к чертям. Иногда даже не пушки, а только болванки для пушек, едва их сунут под молот, рассыпаются, как старый сухарь… Я отдал бы всю жизнь, лишь бы удалось заглянуть внутрь стали!

В 1866 году началась война Пруссии с Австрией, и прислуга орудий в этой войне не столько опасалась противника, сколько своих же пушек: их разносило столь часто, что артиллеристов сравнивали с самоубийцами. Было ясно, что Крупп потерпел поражение – его сталь не выдержала испытания войной. В этом же году, учитывая немецкий печальный опыт, морское министерство России решило прекратить выпуск стальных пушек. Павел Матвеевич повидался с молодым ученым, которого звали Дмитрием Константиновичем Черновым.

– Вы меня знаете? – спросил он его.

– Немало наслышан. Доброго.

– Доброго уже не осталось. Аносова читали?

– Несомненно, Павел Матвеевич.

Обухов выгреб на стол осколки разорванных пушек.

– Прочность такая, что острыми краями можно резать стекло. А пушки рвет. Кто осветит мрак невежества моего? Я ухожу, вы еще молоды, у вас больше сил… Вот и старайтесь!

– Не стараться ли нам вместе? – отвечал Чернов. – Ведь если часть ваших пушек получается превосходными, значит, желательно поставить сталь в такие условия, при соблюдении которых все пушки станут отличными. Вы разве не заметили, что при остывании металла, начинающего уже темнеть, вдруг происходит нечто невероятное: сталь вдруг дает ослепительную вспышку.

– Заметил. Но… что с того? Сознайтесь, дорогой, – спросил Обухов молодого человека, – если бы не эта проклятая сталь, что бы вы пожелали делать в своей жизни?

– Я уже делаю… скрипки.

– Счастливый вы человек, юноша! А вот у меня, кроме стали, не осталось за душой никаких скрипок…

Д. К. Чернов (именно он) разрешил то, чего не могли разрешить другие. Но это уже рассказ другой – из другого времени.

Рассказ о том, как ремесло превращается в искусство!

В третьем томе “С.-Петербургского Некрополя” указано место погребения Павла Матвеевича Обухова: Никольское кладбище Александро-Невской лавры. Смерть настигла его в самый первый день 1869 года.

Могила была отмечена скромным титулом: “д. ст. сов., горный инженер”.

Краткий некролог его памяти я обнаружил в “Русском архиве” за 1871 год, и меня удивило, что Павел Матвеевич, бросивший завод и свои дела, уехал помирать в Молдавию, в местечко Пиетро, которое я не мог отыскать на карте…

Творческая драма жизни Обухова известна была его близким, его ученикам, его продолжателям. О нем пишется в учебниках как о победителе, но умалчивают о его поражениях. Однако именно из итогов его поражения Л. К. Чернов сделал те выводы, которые принесли ему победу над секретами стали. Павел Матвеевич, конечно же, не мог предвидеть, что с вывески завода, им основанного, им выстраданного, его имя будет стерто…

Осталась только “Обуховская оборона” 1901 года. Но это другая история – история революции! А в 1921 году, когда интервенты уходили из нашей страны, в Ялту примчался английский крейсер. Дмитрий Константинович Чернов был уже тогда в генеральском чине.

– Вы генерал Чернов? – спросили его.

– Да, я генерал Чернов.

– Крейсер к вашим услугам! Англия и ее заводы ждут вас.

– Я генерал Чернов, но я русский генерал, – ответил Чернов.

Он остался в России, и секреты “обуховской” стали вместе с ним остались там, где им и должно быть: дома. Мы будем уважать былые трагедии прошлого…