Завтра была война (сборник) - Борис Васильев

– Ты прости меня, – сказала утром Мирра.

– За что?

– Ну, за все. Что ревела и говорила глупости. Больше не буду.

– Будешь, – улыбнулся он. – Обязательно будешь, потому что ты еще маленькая.

Нежность, которая прозвучала в его голосе, теплом отозвалась в ней, захлестнула, вызвала ответную нежность. Она уже подняла руку, чтобы протянуть ему, чтобы прикоснуться и приласкаться, потому что сердце ее уже изнемогало без этой простой, мимолетной, ни к чему не обязывающей ласки. Но она опять сдержала себя и отвернулась, и он тоже отвернулся и нахмурился. А потом он ушел, и она опять тихо заплакала, жалея его и себя и мучаясь от этой жалости.

То ли немцев напугал вчерашний взрыв, то ли они к чему-то готовились, но суетились сегодня куда больше обычного. Возле Тереспольских ворот велись работы по расчистке территории, повсюду ходили усиленные патрули, а пленных, к которым Плужников уже привык, не было ни видно, ни слышно. У трехарочных тоже что-то делали, оттуда долетал шум моторов, и Плужников решил пробраться в северо-западную часть цитадели: посмотреть, нельзя ли там переправиться через Мухавец и уйти за внешние обводы.

Он не имел права рисковать и поэтому шел осторожно, избегая открытых мест. Кое-где даже полз, несмотря на то что патрулей видно не было. Он не хотел сегодня ввязываться в перестрелку и беготню, он хотел только высмотреть щель, сквозь которую ночью можно было бы проскользнуть. Проскользнуть, вырваться из крепости, добраться до первых людей и оставить у них девушку.

Плужников ясно понимал, что старшина был прав, завещав ему сделать это во что бы то ни стало. Понимал, делал для этого все от него зависящее, но втайне боялся даже думать о том времени, когда останется один. Совсем один в развороченной крепости. Конечно, он мог бы уйти вместе с Миррой, раздобыть гражданскую одежду, попытаться ускользнуть в леса, где почти наверняка остались отбившиеся от своих частей бойцы и командиры Красной армии. И это не было бы ни дезертирством, ни изменой приказу: он не значился ни в каких списках, он был свободным человеком, но именно эта свобода и заставляла его самостоятельно принимать то решение, которое было наиболее целесообразным с военной точки зрения. А с военной точки зрения самым разумным было оставаться в крепости, где были боеприпасы, еда и убежище. Здесь он мог воевать, а не бегать по лесам, которых не знал.

Наконец он достиг подвалов и пробирался сейчас по ним, стараясь выйти за излучину Мухавца. Там немцы, тракторы которых грохотали у трехарочных ворот, не могли его видеть, и он надеялся подобраться к самой воде и, может быть, переправиться на другую сторону. А пока шел бесконечными подвалами, в которые проникало достаточно света сквозь многочисленные проломы и дыры.

– Стой!

Плужников замер. Окрик прозвучал так неожиданно, что он даже не сообразил, что скомандовали-то ему на чистом русском языке. Но прежде чем он успел сообразить, в грудь его уперся автомат.

– Бросай оружие.

– Ребята… – От волнения Плужников всхлипнул. – Ребята, свои, милые…

– Мы-то милые, а ты какой?

– Свой я, ребята, свой! Лейтенант Плужников…

Остановили его на переходе в тяжелом подвальном сумраке, куда шагнул он со света и где пока ничего не видел, кроме неясной фигуры впереди. И еще кто-то стоял сзади, в нише, но того он вообще не видел, а только чувствовал, что там кто-то стоит.

– Лейтенант, говоришь? А ну, шагай к свету, лейтенант.

– Шагаю, шагаю! – радостно сказал Плужников. – Сколько вас тут, ребята?

– Сейчас посчитаем.

Их было двое, заросших по самые брови, в рваных, грязных ватниках. Представились:

– Сержант Небогатов.

– Ефрейтор Климков.

– Какие планы, лейтенант? – спросил Небогатов после короткого знакомства. – Наши планы – рвать в Беловежскую Пущу. Давно бы туда ушли, да патронов нет: я тебя на голом нахальстве останавливал.

– Ну, для страховочки я за спиной стоял, – хмуро усмехнулся Климков. – А у меня – ножичек гитлеровский.

На ремне у него висел длинный немецкий кинжал в черных кожаных ножнах.

– Вместе рвать будем. – От радости, что встретил своих, Плужников сразу забыл о своем решении сражаться в крепости до конца. – Патроны есть, ребята, чего-чего, а патронов хватает. И еда имеется, консервы…

– Консервы? – недоверчиво переспросил ефрейтор. – Шикарно живешь, лейтенант.

– Веди сперва к консервам, – усмехнулся сержант Небогатов. – Уж и не помню, когда ели-то в последний раз. Так, грызем чего-то, как крысы.

Плужников провел их в свое подземелье кратчайшим путем. Показал дыру, малоприметную для непосвященных, рассказал об огнеметной атаке и гибели тети Христи. А про немца, что навел на них огнеметчиков, рассказывать не стал, объяснять этим ожесточенным, черным от голода и усталости людям, почему он отпустил тогда пленного, было бессмысленно.

– Мирра! – еще в подземелье закричал Плужников. – Мирра, это мы, не бойся!

– Какая еще Мирра? – насторожился сержант.

Он первым пролез в каземат, и не успели еще Плужников с ефрейтором пробраться следом, как он уже удивленно кричал:

– Миррочка, ты ли это? Глазам не верю!

– Небогатов?.. – ахнула Мирра. – Толя Небогатов? Живой?

– Дохлый, Мирра! – смеялся сержант. – Копченый, сушеный и вяленый!

Светясь от радости, Мирра тащила на стол все, что припрятывала. Плужников хотел было запретить есть все подряд, но сержант заверил, что норму они знают. Небогатов был очень оживлен, шутил с Миррой, а ефрейтор помалкивал, посматривая на девушку настороженно и, как показалось Плужникову, недружелюбно.

– Житье тебе тут, лейтенант, прямо как беловежскому зубру.

Плужников не поддержал этого разговора. Ефрейтор помолчал, а потом, когда Мирра отошла от стола, спросил угрюмо:

– Она что, тоже с нами пойдет?

– Конечно! – с вызовом сказал Плужников. – Она хорошая девчонка, смелая. Только крыс боится!

Но Климков не намерен был сводить разговор к шутке. Переглянулся с Небогатовым, и по тому, как сержант опустил глаза, Плужников понял, что в этой паре первенство определяется не воинскими званиями.

– Хромая она.

– Ну и что? Не настолько уж она…

Плужников запнулся. Отрицать хромоту Мирры было бессмысленно, но даже если бы она была абсолютно здорова, хмурый ефрейтор и тогда бы отказался взять ее с собой – это Плужников сообразил сразу.

– Я и сам собирался довести ее до первых домов…

– До первой пули! – жестко перебил Климков. – Где дома, там и немцы. Нам обходить дома нужно, да подальше, а не переть к ним в военной форме.

– Странный разговор! Не оставлять же ее, правда?

– Пусть сама выбирается. Только после нас, а то на первом же допросе продаст ни за понюшку. Чего молчишь, сержант?

– Брать с собой нельзя, – нехотя сказал Небогатов.

– А бросать можно? Я тебя спрашиваю, сержант: бросать можно?

В гулком, пустом подвале далеко разносились звуки, и Мирра слышала каждое слово. Тем более что теперь они уже не сдерживались, забыли о ней, словно решали сейчас не ее судьбу, а что-то куда более важное для них. Но для Мирры самым важным была сейчас не ее судьба, хотя сердце ее замирало от ужаса при одной мысли, что они могут уйти, оставив ее тут. И, несмотря на весь этот ужас, самым важным для нее было, что ответит Плужников на все их аргументы. Съежившись в самом дальнем и темном углу каземата, где крысы давно уже не боялись ни шумов, ни людей, Мирра слушала теперь только его, воспринимала только его слова, потому что то предательство, на которое его толкали, было для нее куда страшнее собственной судьбы.

– Ну, ты сам посуди, лейтенант, куда нам такая обуза? – приглушенно говорил Небогатов. – За внешним обводом – поле, там по-пластунски километра два ползти придется. Сможет она ползти?

– С хромой-то ногой! – вставил ефрейтор.

– О чем вы говорите! – громко сказал Плужников, уже с трудом сдерживая гнев. – О себе вы все время говорите, только о себе! О своей шкуре! А о ней? О ней подумать вы способны?

– Тут думай не думай…

– Нет, будем думать! Обязаны думать!

– Не подойдешь ты к домам, – со вздохом сказал сержант. – Ну, никак не подойдешь, понимаешь? Совались мы, пробовали: везде патрули, везде охрана. Что ночью, что днем. До сих пор оцепление вокруг крепости держат, до сих пор нашего брата вылавливают, а ты говоришь: думать.

– Мы – Красная армия, – тихо сказал Плужников. – Мы – Красная армия, это вы понимаете?

– Красная армия?.. – Ефрейтор громко, зло рассмеялся. – Ты еще комсомол вспомни, лейтенант!

– А я его не забывал! – крикнул Плужников. – Вот он, билет, здесь, на сердце! Я его вместе с жизнью отдам, только вместе с жизнью!

– Нету больше Красной армии! – заорал Климков, и непрочное пламя коптилок забилось, заметалось над столом. – Нету Красной армии, нету никакого комсомола! Нет!