Озорница - Тереза Медейрос

Эмили опустила ладонь в прохладную воду фонтана и пошевелила пальцами.

— В тот момент почему-то вспомнилось, как Дэвид однажды обменял свои кожаные перчатки, которыми очень дорожил, на кусок отполированного янтаря, чтобы сделать тебе подарок. Не знаю отчего, но это воспоминание придало мне мужества, я воспрянул духом, проскочил открытое пространство, добежал до палатки, силы были на исходе, и я наверняка упал бы, но тут на помощь подоспел Дэвид. «Господи! Джастин, что стряслось? Где Ник? Что, самое худшее? Хуже, чем мы предполагали?» Он был вне себя, плохо соображал, и понадобилось немало времени, чтобы убедить его, что все пропало — Ники, золото, твое приданое. У нас ничего не осталось, но Дэвид отказывался в это поверить. Я тряс его за плечи, проклинал на чем свет стоит, но не мог привести в чувство. Тогда я сказал: «Черт бы тебя побрал, Дэвид, раскинь мозгами, пойми, что времени у нас в обрез. Надо немедленно спустить лодку на воду, иначе не уйти, нас тоже прикончат».

С кончика носа Эмили скатилась крупная слезинка, упала в воду и бесследно растворилась.

— Я силой поволок Дэвида через пляж к лодке, но он вырвался и кинулся назад к палатке. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким, как в тот момент. Казалось, во всей вселенной не осталось больше никого, я был последним белым человеком на свете. В этот момент послышался шум погони. Из густых зарослей выскочила толпа дикарей, и все вокруг покрылось татуированными голыми телами. Они облепили палатку, как муравьи, я крикнул Дэвиду, чтобы он поберегся, и бросился ему на помощь. Но туземцы уже выволокли его из палатки, схватив за руки и за ноги, а он сопротивлялся изо всех сил. Дэвид что-то кричал, но я не мог разобрать слов, потому что хаухау устроили жуткий гвалт.

Эмили не сводила глаз с Джастина, невольно любуясь его чистым профилем.

— Я размахивал пистолетом, не решаясь выбрать мишень. Врагов было слишком много, а у меня остался всего один заряд, и тут внезапно я понял, что хочет сказать мне Дэвид. Он кричал: «Пристрели меня! Ради всего святого, Джастин, пристрели меня!» Он бился, выл, молил, а я не мог сдвинуться с места, глаза застлали слезы, и даже толком прицелиться не было никакой возможности. А дикари тем временем продолжали тащить Дэвида и в любую секунду могли исчезнуть в зарослях. — Джастин уронил голову на грудь и закончил: — Тогда я выстрелил.

Эмили зажмурилась, и перед глазами прошла трагическая картина, в ушах еще звучал грохот выстрела, и ноздри щекотал едкий запах пороха. Потом в оранжерее, как некогда на морском берегу, воцарилось гробовое молчание. Мертвая тишина отныне связала их навеки и разъединила навсегда.

— Дэвид обмяк и безжизненно повис в руках туземцев, они перестали галдеть, замерли и уставились в мою сторону. Я понял, что наступил мой черед, и принялся их дразнить: «Ну что же вы, сволочи? Идите сюда, попробуйте меня взять, гады! Чего ждете, черт возьми?» В ответ дикари просто бросили Дэвида на песок и растворились в темных зарослях. — Джастин понуро опустил плечи. — Должен тебе признаться, такого я никак не ожидал. Это было самое худшее из всего возможного. До сих пор не могу простить хаухау, что они меня не убили. Когда я поднял Дэвида на руки, на его пальцах заблестела золотая цепочка. Он не расстался с часами даже в пылу схватки с туземцами. Тогда я понял, почему Дэвид не побежал со мной к лодке, а вернулся в палатку. Он хотел забрать часы, на крышке которых был твой портрет.

Эмили вскочила на ноги, слушать дальше не было сил. Когда она подошла к двери и взялась за дверную ручку, Джастин тихо ее окликнул:

— Эмили!

Глядя ей прямо в глаза, он твердо сказал:

— Единственное, о чем прошу, помни, что я никогда тебе не лгал.

— Но и всей правды никогда не говорил, — возразила Эмили дрогнувшим голосом.

Она осторожно закрыла за собой дверь, и последнее, что бросилось в глаза, — это смятый лепесток розы, вылетевший из безжизненных пальцев Джастина.

Герцог скользил по коридорам притихшего Гримуайлда, не производя ни малейшего шума. Он точно знал, какие половицы пропустить, чтобы не скрипнули, с какой стороны обойти столик, чтобы не задеть и не обрушить стоящие на нем фотографии в серебряных рамках. Звуки шагов приглушал ковер с густым ворсом. Часы внизу пробили два раза.

Казалось, он наяву переживал один из собственных кошмаров, мучивших его по ночам далеко не первый год. Как и во сне, впереди тянулся бесконечный коридор, в конце которого виднелась дверь, но с каждым новым шагом она все больше от него удалялась. Можно было идти вечно и никогда не достигнуть цели.

Но вот наконец и заветная дверь. Джастин вытер вспотевшие ладони о брюки и взялся за дверную ручку. Никогда раньше он не чувствовал, какая она холодная, а сейчас мороз продрал до костей и словно замерло сердце, до того момента грохотом отдававшееся в ушах. Усилием воли Джастин заставил непослушные пальцы сжаться и медленно повернуть ручку. Она чуть поддалась и застыла на месте. Он крутанул сильнее, но с тем же результатом.

— Эмили! — позвал герцог хриплым шепотом. — Эмили, прошу тебя, пожалуйста…

Рука сжалась в кулак, так и подмывало треснуть по двери, навалиться плечом, сорвать ее с петель, но Джастин знал, что это бесполезно. Если даже удастся выломать дверь, за ней окажется глухая непроницаемая стена, которую ни свалить, ни пробить невозможно, потому что она построена из недоверия и обманутых надежд.

Рука безвольно упала, черной волной накатило отчаяние. Джастин шел сюда, втайне уповая на то, что под покровом темноты как-то сгладится страшная его провинность и Эмили сжалится, позволит утопить горе в жарких объятиях. Но теперь стало ясно, что правда никуда не денется, а встанет между ними незримой и непреодолимой преградой. Вспомнились недавние события и далекое прошлое, стало горько и обидно. Нет, былого не вернешь, не перечеркнешь и не перепишешь. С ним приходится жить, как бы ни было тяжело на душе.

«Ах, если бы знать, что ждет впереди! Если бы можно было предугадать случившееся! — терзался мыслями Джастин. — Я бы прошлой ночью не выпустил ее из своих объятий. Просто смотрел бы на нее, чтобы навсегда запомнить курносый носик, ямочку на щеке, ласковые и непокорные кудри, вдыхал бы теплый аромат ее кожи, чтобы унести его с собой, и память об этом согревала бы в холодные ночи, которые мне суждено провести в одиночестве до конца моих дней».

— Прощай, любовь моя, — одними губами прошептал герцог, положил ладонь на дверь и молча постоял немного, расставаясь с мечтами о счастье.

Эмили сидела на полу, прижав колени к груди, и слушала, как замирают вдали шаги Джастина. Когда наступила полная тишина, девушка сжала виски, провела ладонями по волосам, словно пыталась изгнать духов, что-то нашептывавших на ухо.