Помочь можно живым - Геннадий Прашкевич

— Вы более не на Земле, вы на Марсе, выше “я” перешло в тело моего сына.

Это были последние слова, оставшиеся в моей памяти, когда я находился в состоянии овладевшей мною полудремоты; но я до сих пор не могу дать себе отчета в том, где я их слышал: на Земле или уже на Марсе.

— Пробудитесь! Откройте глаз! — послышался тот же голос, и кто-то дунул мне в лицо.

Я открыл глаза и тотчас же снова закрыл их от охватившего меня невыразимого ужаса…

IV

Боже мой! Что я вижу? Что за чудовище наклонилось надо мною? Где я? Кто я? Что со мной? — все эти вопросы вихрем закружились в моей голове, не давая мне возможности ни на чем сосредоточиться.

— Ничего не бойтесь! Успокойтесь! Вы в совершенной безопасности. Соберите ваше мужество и раскройте глаз! — раздался опять подле меня чей-то спокойный, ободряющий голос.

Я снова раскрыл глаза и, наверное, упал бы в обморок, если бы только был теперь способен к этому.

— Да не пугайтесь же! Оглянитесь вокруг спокойнее! — опять повторил тот же голос.

Я посмотрел по направлению говорившего. Но господи! Да что же это такое? Неужели это говорит со мною то чудовище, которое я вижу перед своими глазами? Кто он? Что ему от меня нужно? Ведь это же сам дьявол, — хуже дьявола, потому что и дьявола у нас изображают в более привлекательном виде.

Представьте себе нечто вроде громадной жабы с огромной птичьей головой на толстой, крепкой шее. Посреди широкого лба, в нижней его части, блестел единственный круглый, большой, пристально на меня направленный глаз. Под этим глазом тотчас же начинались длинные вытянутые мягкие губы, похожие на широкий клюв, с толстым мясистым языком внутри. Верхушка же головы оканчивалась каким-то небольшим, подвижным воронкообразным органом. Спереди, от широких плеч, тянулись два длинных, мускулистых хобота, заменявших руки, концы которых были снабжены, вместо пальцев, несколькими маленькими мясистыми наростами, благодаря которым чудовище могло ощупывать и держать предметы так же хорошо и удобно, как мы руками. Эти два хобота, доходившие до пят, в верхней своей части были соединены с туловищем кожаной, висевшей складками, перепонкой. По сторонам от хоботов, сзади их, торчали огромные, широкие клешни, похожие на клешни рака, твердые, как сталь, и обтянутые упругой кожей. Широкая грудь, часть живота и спина были покрыты чем-то вроде чешуи, ярко-синего цвета, цвет же кожи на хоботах был желтый. Нижняя часть туловища, прикрытая яркой материей, оканчивалась длинными, тонкими ногами, с перепончатыми на ступнях пальцами. Чудовище стояло на этих ногах так, как будто собиралось прыгнуть, причем, седалищного частью упиралось на толстый лопатообразный хвост, напоминавший хвост речного бобра; оно молча наблюдало за мной, неподвижно уставившись на меня своим единственным огромным глазом. И странное дело! Этот глаз, полный мысли, производил на меня и жуткое и в то же время успокаивающее впечатление. Я понял, что это чудовище вовсе не желает мне ничего дурного и что с ним можно иметь дело.

— Ну, кажется, вы, наконец, успокоились, — заговорил вдруг мой оригинальный собеседник, открывая свой птичий клюв и, как мне показалось, улыбаясь своим единственным глазом.

В ответ я только тяжело вздохнул.

— Позвольте же представиться: я астроном Пакс, хозяин этого жилища. Добро пожаловать, дорогой гость с далекой Земли! — и, сделав на своих журавлиных ножках два шажка, вернее, два прыжка, он протянул мне для пожатия свой хобот, очевидно, желая меня ободрить нашими земными приемами вежливости.

“Так вот он каков красавец, этот таинственный астроном на Марсе!” — подумал я, видя комические усилия, с которыми это странное существо старалось держать себя со мной по-нашему, по-человечески.

И несмотря на всю жуткость своего положения, едва удерживаясь от смеха, я тоже протянул было ему свою руку. Но вдруг с ужасом вскочил со своего места и в состоянии какого-то безумного исступления начал биться и прыгать по комнате. Дело в том, что, протянув руку для пожатия, я тут только заметил, что мая рука была таким же хоботом, и я сразу понял, что я сам был точно таким же чудовищем, точно таким же циклопом, с птичьим носом, с птичьими ногами, с рачьими клешнями и хвостом! Ужасу моему не было предела! Я бился головой о стены, катался по полу, стараясь отшвырнуть от себя безобразные члены своего нового тела, избавиться, выпрыгнуть из той отвратительной формы, в которую переместилось мое сознание, мое “я”. Вероятно, в ту пору я был очень комичен. Я напоминал собой ту дикую, молодую лошаденку, которую в первый раз запрягли в экипаж, и она в ужасе лягает, дрожит, рвется и брыкается, стараясь освободиться от совершенно необычного приращения к ее телу каких-то новых, непонятных ей членов. Но мне освободиться от моего тела было так же трудно, как освободиться от самого себя.

Между тем чудовищный циклоп, Пакс, как он назвал себя, совершенно спокойно и невозмутимо смотрел на мои безумные усилия, терпеливо ожидая конца пароксизма.

Наконец, в совершенном изнеможении и почти без сознания, я упал на пол.

— А я хорошо сделал, что заставил вас очнуться в этой комнате, обитой мягкими обоями, а то вы переломали бы все кости в организме моего бедного сына, — спокойно и как бы про себя произнесло чудовище.

— О, боже мой! Что же это со мной происходит?! — простонал я.

— Да ничего особенного. Пароксизм миновал, и, надеюсь, теперь вы можете более здраво смотреть на вещи. Успокойтесь же, наконец!

— Но кто вы, и что вам от меня угодно? — со злобой обратился я к этому отвратительному существу, внушавшему мне такой ужас.

— Я имел уже честь вам рекомендоваться, — сказал циклоп, и в его выразительном глазу я прочел добродушную иронию. — А что мне от вас угодно, так, право же, ровно ничего. Ведь вы же сами изъявили желание побывать на нашей планете.

Ах, все это я прекрасно сознавал! Но мог ли я ожидать, что окажусь в таком положении, попаду в такую ловушку? Ведь я себе представлял, что буду здесь в обществе таких же человекоподобных существ, как на Земле, даже более совершенных физически. И вдруг очутился среди каких-то безобразных чудовищ и даже сам превратился в одного из них!

— Послушайте, — произнес я, — можете вы меня опять сейчас же возвратить на Землю?

— Сейчас же?!

— Да, сейчас же. Я не в силах, я не могу, я не хочу оставаться здесь долее ни одной минуты. Если в вас есть хоть капля искры божьей и сердца — возвратите меня обратно!

— К сожалению, я не могу этого сделать, даже если бы и хотел. Мой сын не теряет времени, он теперь уже по дороге в Шамуни, а оттуда тотчас же направится в Англию, где сядет на пароход, чтобы ехать в Америку. Его очень интересует ваш Новый Свет. Ранее трех месяцев вам и думать нечего о возвращении на Землю.

— Три месяца! Боже мой! Три месяца! Да ведь я умру здесь за это время!

— Ну, полноте! У нас такие молодые и крепкие организмы как тот, в котором вы теперь находитесь, не умирают без всяких причин. Да и что за фантазия явилась у вас возвращаться обратно, не поинтересовавшись даже тем, к чему на Земле так стремились? Стыдитесь, молодой человек! Это малодушие. Впрочем, я уверен, что когда вы совершенно придете в себя, успокоитесь и соберетесь с мыслями, то сами будете порицать себя за свою минутную слабость. А потому, чтобы не мешать вам поразмыслить и собраться с духом, я пока вас оставлю одного. До свиданья!

И, вспрыгнув по-сорочьи на нечто вроде подоконника, находившегося у огромного окна без рам и стекол, чудовище низринулось вниз головой куда-то в пространство.

Сгорая от любопытства, я, позабыв обо всем, подбежал к окну, чтобы посмотреть, что с ним сталось, и не разбилось ли оно о землю?

Подоконник был настолько высок, что мне необходимо было подпрыгнуть, чтобы взобраться на него. Движимый каким-то инстинктом, я сделал этот прыжок почти бессознательно, и притом с изумительною для самого себя ловкостью. Но, очутившись на окне, я остолбенел от изумления при виде неожиданной картины, представившейся моему глазу, единственному, но, тем не менее, так же хорошо все видящему, как и два.

У подножия огромного здания, в котором я находился, тихо плескались чудного янтарного цвета волны безбрежного моря. Картина была до того неожиданна и поразительно величественна, что я долго не мог прийти в себя.

И вдруг, не знаю почему, при виде этого простора, этого безбрежного моря с его своеобразною окраской, этого голубого неба, мне сразу сделалось весело, так весело, что, если бы не опасение упасть с подоконника в море, я, наверное, запрыгал бы от восторга! Мрачного, угнетенного настроения как не бывало, мысли в голове прояснели, и я почувствовал необычайную бодрость и подъем духа.

“И с чего это, — думалось мне, — я впал в такое малодушие? Ведь решительно ничего дурного со мной не случилось, да, по-видимому, и не должно случиться. Если меня напугал вид марсианина и мое собственное безобразие, та ведь не вечно же я буду щеголять в этом наряде? Будем воображать, что я в маскарадном костюме. Марсианин прав: мне надо как следует воспользоваться своим пребыванием здесь и осмотреть и изучить все, что достойно осмотра и изучения. И как это досадно, что я на первых же порах выказал себя таким дикарем перед этим странным субъектом, между тем как он был со мною так терпелив и добр. Какие он, после этого, может сделать заключения о нас, людях, обитателях Земли?”