Раскрыть ладони - Вероника Иванова

За то, что он заставил меня смотреть, как умирает отец.

— Думаешь, победил?

Правая ладонь Трэммина нырнула в складки мантии и стиснула флакон.

Дурно себя чувствуешь, дядюшка? Хочешь понюхать благовония? Наверняка. Вон, и пальцы уже лихорадочно тянут пробку прочь из узенькой горловины...

Позже, когда у меня выдалась минутка вспомнить и хорошенько обдумать впечатления, я понял, что просто-напросто растерялся, а тогда... Тогда мне показалось, что мир сошёл с ума и пустился в пляс.

Занавеси вздыбились парусами со всех сторон, заворачивая меня в невидимый кокон и кружа голову. Ещё миг назад ощущений почти не было, и вдруг их лавины устремились на меня со всех сторон, сминая и круша главное, что помогает выживать: холодный рассудок. Да, сначала мне даже показалось, что я совершил ошибку, не закрыв глаза и полностью не положившись на умелость собственных рук, но на следующем вдохе глупость и мудрость вновь поменялись местами, хитро подмигивая и ухмыляясь.

Дядя вытащил пробку, но вместо того, чтобы поднести флакон поближе к носу, плеснул содержимое керамической посудинки в мою сторону, метя если и не в лицо, то никак не ниже груди. Я успел заметить сверкнувшую тёмным серебром струю, тяжёлой нитью начавшую протягиваться в воздухе от Трэммина ко мне, но швейные поползновения господина старшего распорядителя прервались, не добравшись до исполнения. Полёт странной жидкости остановил судейский альбом, вовремя подхваченный со стола и подставленный... Тенью.

С глухим чавканьем непрозрачная вода, если это на самом деле была она, ткнулась в обтянутую тонкой кожей деревянную плашку, но вместо того, чтобы прыснуть каплями в стороны или стечь, словно задумалась, как поступить. А вместе с ней задумался и убийца, с лёгким удивлением перевернувший альбом и уставившийся на серебристо поблёскивающую, кисельно-густую лужицу...

Лужицу?!

Надо было бы крикнуть: «Брось!», но понял бы он меня? Вряд ли. Скорее всего, начал бы переспрашивать, теряя время. А я не мог вспомнить, насколько быстро двигалась смертоносная вода в том подвальном коридоре, зато видел, что от края лужицы, на гладкой поверхности которой вдруг начала появляться рябь, до пальцев Тени, держащих альбом, остаётся менее дюйма.

Ладонь нащупала нити занавесей раньше, чем я смог отдать своей руке осмысленный приказ действовать. Поймала, сжалась в кулак, натягивая занавесь, проходящую мимо меня, крутанулась, увеличивая натяжение до предела, и рванула, отправляя горб новорождённой волны прямиком в плашку альбома.

Говорят, на море так гибнут корабли. Не знаю, никогда не видел кораблекрушений, но вырванный из руки убийцы альбом треснул и, отлетая назад, к Трэммину, развалился на куски, превращая тёмное серебро лужицы в большую единую каплю, растёкшуюся по мантии ещё одной складкой, а спустя мгновение просочившуюся внутрь. Туда, где от палящих лучей солнца под тканью пряталось дядюшкино тело.

Он вскрикнул коротко, а мне показалось: протяжно, надрывно и отчаянно. Но в этом крике совсем не было страха, одни только злость и ненависть. Страх появился чуть позже, зато сразу в синих глазах, когда господин старший распорядитель понял, что неспособен двигаться.

Наверняка Трэммину удалось бы справиться с водой-убийцей, раз уж он так смело ей пользовался, но глава Надзорного совета успел раньше, сковал преступника чем-то вроде паралича, и, сам того не зная, привёл приговор суда в исполнение.

Кровь выступила на мантии не сразу, уж слишком свободным оказалось одеяние, а потому первые признаки подступающей смерти стали заметны только на шее, неторопливо выползая из-под воротника. Алая роса, поначалу редкая, быстро стала обильной, проросла ручейками, устремившимися не только вниз по безупречному сукну мантии, но и, назло всем законам и правилам, вверх, на лицо господина старшего распорядителя.

Рот Трэммина раскрылся, только не для того, чтобы издать крик, а чтобы выпустить на свободу ещё один кровавый поток. Из горла. Я догадывался, чем всё завершится, и начал собирать нити в кулаке ещё до того, как серебристая маска скрыла дядины черты, но вмешиваться не пришлось. Не было ни голоса, звучащего внутри моего черепа, ни новой атаки. Лужица застыла, словно подёрнувшись ледком, и занавеси качнулись, освобождённые от плена ещё одной живой сущности. Чем бы ни была эта странная вода, теперь она умерла окончательно. Вместе с убийцей моего отца.

И самое странное и удивительное состояло в том, что я всё-таки наказал злодея сам.

Своими руками. Как и хотел.

— Любопытно...

Глава Надзорного совета, не обративший внимания ни на бегство судейских, прикрытое целью «завершения заседания по всем надлежащим правилам и отдания необходимых распоряжений», ни на тихое исчезновение Тени в листве сливового лабиринта, сощурился, вглядываясь в потускневшую плёнку на лице бывшего господина старшего распорядителя.

— Трэм никогда не был силён в водной магии, насколько помню. Как же он сподобился на такое?

— На что именно, ah’asteri?

Он обернулся и насмешливо качнул головой:

— Можешь называть меня по имени.

— Если бы я его знал, тогда, конечно, непременно...

Светлые глаза сверкнули удивлением:

— Ты не знаешь?

А с чего я должен быть осведомлённым? Меня пускали на порог Обители только для сдачи экзаменов, да на поклон к дядюшке, причём, по его же личному приглашению. Да и нечего мне было там делать, как и незачем было запоминать имена людей, с которыми судьба никогда не должна была меня свести.

— Разве я нуждался в подобном знании?

Уголки губ приподнимаются, но мой вопрос остаётся без ответа, а маг снова поворачивается к мёртвому телу, благодаря магии всё ещё стоящему стоймя.

— Эбери. Если не побрезгуешь.

Смеётся? Ладно, обижаться не буду. Толку-то? Лучше воспользуюсь случаем и отсутствием свидетелей, чтобы кое-что узнать, может быть, не особенно важное, но мучающее моё любопытство.

— Что это такое?

— Штука, убившая Трэма? Я и сам хотел бы знать. Вернее, могу предположить, что она из себя представляет, но кто и как её соорудил... В любом случае, мне не хотелось бы встретиться с этим умельцем один на один.

— Почему?

Глава Надзорных помолчал, кинул последний и весьма долгий взгляд на останки моего дядюшки, потом проследовал к заседательскому столу и занял кресло судьи, жестом предложив мне расположиться на месте дознавателя.

— В ногах правды нет, а потому лучше присядем. Поговорим, — с нажимом добавил Эбери, видя моё замешательство.

Мне и стоя было неплохо, но раз уж приглашают, да ещё к разговору... Хотя, ничем добрым приглашение не пахнет. Когда просят сесть, это обычно означает не просто продолжительную, а ещё и важную беседу, а мне совсем не хочется сейчас принимать решения, отвечать на вопросы и давать обещания. Никакие.